Океан

– Не…я тебе не собутыльник, на моей совести наша обратная дорога. Ты хочешь, пей, а мне всю ночь катить.

– Что, пьяный ни разу не ездил?

– Палиться из-за таких глупостей с мешком денег.

– Как хочешь, – Студент достал из холодильника водку, налил полный стакан и залпом выпил.

– Ты готов? – Седой взвалил на плечо большую спортивную сумку, – свалим из этого города, сделаем остановку.

– Поехали. – Он тоже взял сумку, а другой рукой схватил отпитую бутылку.

Ночная река с медленным течением была великолепна. Костёр, наспех разожжённый возле самого её берега, собирал вместе то, на что можно смотреть бесконечно. Течет река, горит огонь, и звёздное небо.

– Завтра этой красоты не будет.

– Это почему?

– Да потому что у тебя будет похмелье, – улыбался Седой.

– Слушай, старый, что ты будешь делать с деньгами?

– Мальчик мой, я куплю тебе большой корабль, и ты будешь на нём бороздить океан. Спи, Студент.

Она гладила его покорную голову и понимала, что сильное успокоительное для особо буйных не сделает его пробуждение лёгким.

– Спи, Андрей.

***

Гульц резким движением раскрыл дверь номера Чеснокова. Там уже сидел Вяземский и щёлкал пультом телевизора.

– Господа, это очень опасная ситуация: если раньше после работы мы шлёпали по домам, то теперь мы собираемся в одном месте – так можно спиться.

– А ты на иглу сядь, тогда не сопьешься, – язвил Вяземский.

– Да нет, я, наверное, немного старомоден.

– А пойдемте, сходим на улицу, проветримся, выпьем.

Вяземский бросил пульт и схватился за голову.

– О нет, ещё один поход я не перенесу.

Чесноков смотрел исподлобья на Гульца.

– Это тебе не со мной гулять, Валентин, с таким клиентом, как этот, точно расстреляют где-нибудь.

– Ну, господа, если у вас есть печальный опыт, это ещё ни о чем не говорит.

– Ладно тебе, куда Маликова дел? Был у Захатского, чего нового?

– Ой, ну не надо, – морщился Гульц, – когда я смотрю на твою страшную рожу, я забываю всё, что хотел сказать. Попроще, попроще, – и он достал из плаща бутылку водки и поставил на стол.

– О, информация от Захатского? – предположил Вяземский. – Или лекарство после беседы с психиатром?

– Между прочим, образованный человек, – Гульц снял плащ, – мужик подкованный, в отличие от вас, двоечники. – Он плюхнулся в кресло и стал подёргивать ногами.

– На агрессию, как и на буйство, способен любой человек. Способен ли Наумов на преступления в нормальном состоянии? Да, как и любой человек. Но мы говорим о его болезненном состоянии. Как мы и без него знаем, драться он умеет. Он может в болезненном состоянии быть агрессивным, но дело не в этом. К примеру, может ли он взорвать? Может, если у него в кармане граната, его задели, выдернуть чеку и бросить в машину – это да. Но много недель планировать преступление, сконструировать взрывчатку, установить, выследить, взорвать – маловероятно в его состоянии. Грубо говоря, воспаляется нервная система, и это отражается на всём остальном. То, что он не может многого вспомнить – это не только результат препаратов – это болезнь.

– Стоп, – поднял вверх руку Вяземский, – а как же он до последнего ходил на работу?

– И то, что не может спланированно взорвать – твоё личное предположение? – добавил Чесноков.

– Ох, ну и менты, – принялся разливать по трем стаканам Гульц содержимое бутылки. – Я специально ухожу от терминов, делаю объяснения проще, а они сидят и тупятся.

Ни с кем не чокаясь, он поднял свой стакан и выпил. Закусив всё это дело лимоном, он указал им, чтобы они от него не отстали.

– Работа – это не то, и это не только моё необоснованное мнение. Вы имеете нехорошую привычку не дослушать. Один он этого сделать не смог бы, не буду углубляться в дебри науки, – он выдержал паузу, пока аудитория прожует. – Умный мужик, я с ним обсудил суицид Борисова, сравнивали надписи на стенах.

– А ты что это оперативную информацию разглашаешь?

– Какую информацию? Полгорода знает уже твою оперативную информацию. Так вот тут тоже прослеживается чья-то рука. Предположим, кассета – монтаж.

– Я сомневаюсь, что отмороженный Борисов стал бы себя убивать из-за какой-то кассеты, – потирал усы Вяземский.

– Правильно, – скорчил улыбку Гульц и принялся разливать по новой. – Но прежде, чем убить себя, он окончательно и бесповоротно сошёл с ума. Росписи на стенах – его аннотация к этому событию. Он, вероятно, сотни раз просматривал эту кассету, радовался. Получал оргазм, а потом они перешли в кошмары, и… – он опять выпил, ни с кем не чокаясь, – и хана паскуде, – хрипел Гульц, переваривая водку.

– А что общего между их рисунками?– шевелил усами Вяземский.

– Ничего, и я в этом с ним согласен.

– И что общего, – проглотил содержимое стакана Чесноков, ни гроша не морщась.

– Чтобы пронаблюдать здесь какую-либо связь, того, что мы имеем, слишком мало.

Когда же будет солнце?

– Можно, товарищ полковник?

– Маликов, – басил суровый Чесноков – ты где лазаешь? Почти целый день мобильник отключен. Чем ты занимаешься?

– Работа с важным свидетелем, а мобильник… что-то аккумулятор хандрит, – соврал Костя.

– Это какие ещё свидетели?

– Медсестра из Плеханово.