Океан

– А зачем им розетка? Они пользуются светильниками на потолке, берут и «прикуривают» от ламп, а на переоборудование старого освещения денег нет. А насчет чая – это цветочки, здесь и спиртное водится, и ничего не сделаешь, пока санитары будут получать сумму эквивалентную двадцати долларам

– Бардак. Прискорбная картина, это ни в какие рамки не лезет.

Захатский развел руками.

– Вот так. Колпакову выговор влепил за пьянку, он на работу не вышел на неделю, пришёл рассчитываться, так я его два часа уговаривал остаться – заменить некем. Но с Наумовым я думаю, надо менять схему лечения, скоро планирую добавить модитен-депо, ну а литий так и останется, – вернулся к теме Захатский

Когда дело касается вопросов своей профессиональной компетенции, даже если ты не прав, а твой коллега напротив, для человека науки это вопрос чести.

Как бы ни велика была слава советской медицины в области психиатрии, на сегодняшний день все схемы лечения в этой области подбирались методом проб и ошибок. И этот непрофессионализм бесил Захатского. Ведь для поиска подходящей схемы лечения постоянно было необходимо обречь больного пройти муки побочных действий лекарств, порой необратимых. Превосходство Захатского над своими коллегами в области психиатрии порой вызывало ненависть в их глазах. Ведь «живой материал», который оказывался в их руках, никогда не имел права голоса, никто и никогда из этих людей не имел права на то, чтобы к ним применялся тот или иной способ лечения психотропными препаратами. И может быть, из-за этого, профессор Захатский оставался с его знаниями всего лишь заведующим шестым отделением.

– Короче, Сергей, аминазин в этом случае применяться не будет.

– Почему? – мягко спросил Ерохин, хотя в этот момент спокойствие и безразличие Захатского его бесило.

– А ты его уже сажал на аминазин – раньше.

– Когда, раньше?

– Два года тому назад. И терапевт запретил его применения в результате сильных опухолей в области ягодиц, вследствие чего температура ежедневно 39-40С, что ведет к опасным последствиям для здоровья.

– Ты откуда это взял?

– Из дела Наумова.

– Так это же было два года назад.

– И что?

Ерохин еле сдерживал эмоции.

– Ты хочешь сказать, что всю ответственность берёшь на себя? Да мало ли от чего она раньше поднималась, может он йод пил или ещё что!

– Какую ответственность?

–А такую, что он опять сбежит, как и тогда, только выговор от Голубева получишь ты.

– А что ты так переживаешь за Наумова? Ты не переживаешь за Верёвкина, который у тебя умер?

Ерохин вскочил со стула и побледнел. Верёвкин был его больной, он умер неделю назад, и лишь Захатский знал явную причину произошедшего.

Такие проверки на профессиональную некомпетентность убивали Сергея Ивановича, и одно лишь желание Захатского низвергнуть заместителя главного врача могло повлечь за собой страшные последствия в карьере Ерохина.

– Серёжа, в конце концов, я теперь его лечащий врач.

Ерохин вышел из кабинета красно-розовый.

Ошиблись…

К обеду глаза от компьютера устали. Цифры, буквы, графики – всё вертелось. Чесноков понял, что его работоспособность снизилась и нужно развеяться. Он вышел из-за стола, выключил компьютер, оделся и отправился на улицу. Казённая девятка, когда-то верно служившая хозяину, нарушившему закон, и конфискованная у него за нелюбовь к закону, заснеженная и холодная, стояла на стоянке. Печку включать смысла не было, всё равно бы дул холодный воздух. Но это вполне устраивало Чеснокова. Температуру в минус пятнадцать градусов он вообще не считал за холодную и не носил шапок, лишь в трескучие морозы, которые в Черноземье случаются не так часто, на голове Чеснокова появлялась легкая вязаная шапочка.

Транспортное движение Липецка, после улиц Москвы, не казалось таким уж насыщенным, и он легко ориентировался в потоках. Наконец, добрался до того места, куда были устремлены его мысли. Он не привык слепо надеяться на подчинённых и считал необходимым проверять и анализировать.

Первомайская: на месте взрыва уже не было воронки, стёкла в соседних домах вставили, и теперь уже мало что напоминало о недавних событиях. Да и газеты уже не пестрели статьями, надоевшая тема сошла с уст, и всё потихоньку забывалось. Архипов прав, дело превращается в самое заурядное происшествие.

Он медленно проходил по дворику, оглядывая всё кругом. Снег похрустывал у него под ногами. Он представлял себя тем киллером, приведшим мину в действие, выбирая себе место, откуда удобнее всего нажать на кнопку. Он останавливался, вглядывался, представлял всю картину: февральскую утреннюю темень, пробуждение города. Его, как киллера, устраивало бы то место, откуда он мог видеть подъезд и садящегося в машину полковника, и люк, под которым находится бомба. Конечно, лучше находиться ближе к люку, но слишком близко подходить нельзя, опасаясь взрывной волны.

Место, которое казалось более или менее пригодным, он оглядывал, потом доставал фотоаппарат и делал несколько снимков. Он заходил в подъезды, поднимался, вглядываясь в окна между пролетами лестничных площадок.