Огонь в океане

Вскоре у меня в руках была целая охапка овощей. Я роздал их взрослым и Верочке. Все с удовольствием начали есть. Это был наш первый за день привал и первая еда после завтрака.

Дальнейший путь лежал по леднику. Где-то далеко внизу под толщей льда была земля. Но даже думать о ней казалось странным. Лед ослепительно сверкал на солнце. Все щурились и поминутно вытирали набегавшие на глаза слезы. Холод проникал через потрепанные чувяки.

Соблюдая старинные правила, гласящие: любой шум, даже человеческий голос могут вызвать трещину или обвал, мы шли, не разговаривая друг с другом.

Этому обстоятельству более всего, видимо, удивлялся ленивый Реаш. На него теперь не сыпались проклятия. Без привычной ругани он отказывался идти по скользкой поверхности, и его приходилось почти беспрерывно угощать палочными ударами.

На льду тропинки не было. Приходилось идти наугад. Впереди следовал дядя, знавший эти места по описаниям людей, бывавших в Дали. Он заблаговременно тщательно и долго консультировался по поводу пути со всеми, кто был в этих ледяных краях. За ним тянулась вся процессия.

Достигли хребта, за которым начинался спуск. Все были до крайности утомлены. Радовало и придавало сил лишь то, что теперь придется не взбираться вверх по скользкому льду, а спускаться. Но и это, как оказалось впоследствии, было делом, нелегким.

Солнце над перевалом было окутано мглой. Оно напоминало лучину, Горящую в дымном мачубе. Стало совсем холодно.

Однако величественная картина, открывшаяся с Хварского перевала, не могла не сбросить с нас значительной толики усталости. Впереди виднелось Дальское ущелье. Оно даже сверху казалось намного шире Лемкхерскбго. За ним раскинулся густой лес. Глаз не мог рассмотреть ни одного селения. Лес окаймляли вершины Хутия, Гванда, Нахар, Светэ, Тиш.

— Яро, не задерживайся, — шепотом поторопил меня отец. — На этих перевалах не один сван погиб. Надо торопиться. Переночевать можно только в пастушьем шалаше, иначе конец нам, замерзнем.

— А есть тут пастухи? — также шепотом спросила мать.

— Конечно, есть, — глухо отозвался отец. — Такие богатые пастбища даром не пропадают.

Поздно вечером, спустившись с перевала и пройдя через неширокую полосу горных лугов, мы вошли в леc.

Здесь нас сразу же обрадовал лай собак. Было уже совсем темно. Различить Дорогу стало невозможно. Шли на ощупь в направлении собачьего лая.

На полянке расположилась отара овец. Виднелись неотчетливые контуры пастушечьих шалашей.

Отец и дядя долго разговаривали с пастухами на непонятном для нас языке. Пастухи оказались не сванами.

Мать не выдержала, прервала затянувшуюся беседу:

— Что они говорят? Пустят нас ночевать или нет?

— Так они нас и ждали! Это богатые скотоводы. У них гостеприимство не принято и совести нет. Не хотят пускать... Платы требуют за ночлег.

— Уай, помогите, боги! — воскликнула мать. — Как можно гостя не пустить? Безбожники! Не пойду я к ним, если даже просить будут. Переночуем под деревом, не умрем.

Пришлось в темноте идти дальше. Пройдя немного, наткнулись на раскидистое дерево. Под его ветками сложили груз, расстелили медвежью шкуру, развели костер.

С первыми сумерками мы уже снова, были на ногах и продолжали путь вдоль реки Сакен.

Отец то и дело останавливался, брал в горсть комья влажной, жирной земли и подолгу мял ее в руках. Дядя внимательно и очень серьезно наблюдал за ним, но сам земли не касался.

Меня же заинтересовали птицы. Их было множество, и они весело распевали свои песни. То тут, то там я слышал новые для меня звуки. Таких птиц я не видел и не слышал ни у нас, ни в Мулаже, ни у дяди, в Ленкхерах. Я без конца вертелся, пытаясь увидеть их, спотыкался и падал.

Первый житель селения Сакен встретил нас радушно. В дремучем и, казалось, совсем необжитом лесу вдруг открылась прогалина, показался забор. За забором виднелись крохотное поле и домик. Мы были тоже очень рады встретить человека после долгих скитаний по необитаемым местам.

Поселенец, оказывается, заметил нас уже давно. Он бросил свою работу, спустился со склона горы и ждал нас у калитки с кувшином айрана — кислого молока, приготовленного по-карачаевски.

— О-о-о-о! Это, оказывается, Коция и Деавит! — воскликнул хозяин, когда мы подошли ближе. — О тебе, Коция, я, брат ты мой, уже слышал, но думал, что ты, брат мой, нашел где-нибудь гнездо.

— Пирибэ! Вот, оказывается, тебя куда занесло! — почти в один голос воскликнули удивленные взрослые.

Пирибэ тепло пожал всем нам руки, говоря при этом теплые слова. Речь его была густо усыпана словечками «брат ты мой».

— А о переселении Деавита в эти дикие места я, брат ты мой, ничего не слышал.

— Ты, Пирибэ, я вижу, неплохо устроился. Домик, земля, вода рядом. — Дядя оглядывался по сторонам, рассматривая хозяйство Пирибэ.

— Эх, Деавит, если бы ты пожил здесь! Во всем Сакене не было, брат ты мой, ни одного поселенца. Я первый, брат ты мой, житель этого дикого края. Никого я не вижу. И если бы, брат ты мой,  не моя болтливая жена, и бы разучился говорить с людьми.