Огонь по своим

Во-первых, Эйдельман придал гласности лишь одно письмо одного человека, а Куняев — много писем многих людей. Во-вторых, Эйдельман и Астафьев не были друзьями-единомышленниками и даже знакомыми, а Куняев опубликовал в числе иных и письма недавних очень близких друзей. В-третьих, Эйдельман и Астафьев — мужики, а Куняев напечатал письма и женщин. В-четвертых, Астафьев имел полную возможность дать ответ на публикацию, принять меры вплоть до привлечения провокатора к суду, а что ныне могут ответить Куняеву безмолвные могилы?.. В-пятых, Эйдельман пустил переписку по рукам, но это выглядит жалко по сравнению с трехкратной многотысячной куняевской публикацией. Разве можно сопоставить число читателей там и здесь. В-шестых, Эйдельман будто бы напечатал переписку за рубежом. Где? Когда? Кто ее видел? Но если и напечатал, разве это может сравниться по эффективности с публикацией дома?.. Так вот, если Эйдельман профессиональный провокатор, то как же рядом с ним назвать Куняева?..

И ведь вот что особенно-то грустно тут. Не может того быть, что товарищи из редколлегии и редакции, назову хотя бы особенно близких: Викулов, Распутин, Бондаренко, Ганичев, Гусев, Крупин, Сегень, Семанов, Стрелькова да и все остальные, — не может быть, чтобы никто из них не понимал совершенно ясно: печатать чужие письма — подонство, письма женщины — подонство вдвойне, письма обреченной больной… Тут я просто не нахожу слов. На их глазах начальник бьет женщину, и никто из них не посмел заступиться! В том числе и те, конечно, кто без конца о православии лепечут. Вот какую атмосферу создал Куняев в редакции…

Показанная выше способность мемуариста видеть соломинку в чужом глазу и не замечать бревно в своем характерна для него всегда. Так, в упомянутой статье он ударил не только по Татьяне Глушковой, а заодно и по Анатолию Иванову, главному редактору «Молодой гвардии», дерзнувшему напечатать ее статьи, и притом вот как: «Ведь именно в эпоху застоя А. Иванов стал Героем Соцтруда, кавалером орденов Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, лауреатом всех (?) Государственных премий, бессменным секретарем Союза писателей и т. д.». Вот пригвоздил, а?.. Но — поразительно! А сам-то когда получал раз за разом то ордена, то премии — во время войны? За создание новых самолетов или танков? Сам-то когда влезал на высокие должности — в первую послевоенную пятилетку восстановления? Да нет же, все он получил в ту же самую «эпоху застоя». Только ордена — помельче, должности — пониже да премии — пожиже. В этом вся и разница… Хоть бы после смерти Анатолия Иванова в мае позапрошлого года не вставлял в воспоминания очередной образец своего лицемерия. Куда там! «Не пропадать же добру…»

Но вот, что еще ужасно обидело Куняева: «Я стал у Глушковой «человеком средним», «достаточно ординарным»… Тут Татьяна Михайловна была не права. Я лично в литературном мире не встречал людей более экстраординарных, чем Куняев. И едва ли встречу. Судите сами, читатель… Помните вот это место в начале моей статьи? «А что ты написал о Сельвинском! Ты же угодничал перед ним, а теперь поносишь!» И тут Куняев взорвался: «Ты не литературный критик, а литературный хам!!!»

Потолок не обрушился, — сказал я тогда, — никто из присутствующих сотрудников журнала не кинулся к начальничку со смирительной рубахой…

Оказывается, я ошибся: потолок-то обрушился, только не сразу… 22 августа взял я в руки «Завтра» и обомлел: «В ночь с 16 на 17 августа, здание, в котором расположена редакция журнала „Наш современник“ было разрушено в результате падения стены соседнего шестиэтажного дома». Неужели правда?! Бегу с газетой к жене: «Таня, посмотри, какой кошмар!» Она взглянула и рассмеялась: «Да это же хохма. И поместили в их постоянной юмористической рубрике «Агентство «Дня». И сверху надпись шуточная: «На Куняева упала Стена плача». Конечно, хохма, только не шибко умная. Так и уверила она меня, что это — тяжелый черный юмор. А то ведь я собрался бежать на почту и дать телеграммку соболезнования…

Но прошло три недели, встречаю одного члена редколлегии «Современника», и он, к моему изумлению, все подтверждает: действительно, на здание редакции рухнула стена, и больше всего пострадали кабинет главного и его заместителя — тот самый кабинет, в котором Куняев закатил свою истерику. Я уверен, что именно это и спровоцировало стену: главред на роковом тринадцатом году правления сам сокрушил редакцию своим воплем. А стена просто выжидала: может, что-то посветлеет в нем? Может, раскается? Она ждала два с половиной месяца и не дождалась ничего, кроме новых приступов беснования. И терпение ее иссякло, и, несмотря на Успенский пост, обрушилась она на обиталище Куняева… Так вот, разве можно считать ординарным человека, способного своим воплем сокрушить стену и собственную редакцию.