Огни в долине

— Выпить бы по махонькой за встречу-то. Свежо на реке-то, продрог я.

— Успеется. Говори, с чем пришел.

Ободренный обещанием, старик бережно поставил корзину в свободный угол землянки и сел на чурбак около нар.

— Важное дело, Федор Игнатьич, очень важное. Боялись мы с Егором Саввичем, что тебя дома не окажется. Однако, слава богу, дома ты. Егор Саввич кланяется и наказал первым делом передать: едет из Златогорска драгер, хохол этот, вот запамятовал фамилию-то. Ну тот, с усищами, знаешь его.

— Знаю. Ну и пусть едет.

Сморчок наклонился к Федору и прошептал в самое ухо:

— Убрать его надо. Отробил свое и будет. Драгу-то, слышь-ко, без него долго пустить не могли. А как пустили, так она и недели не ходила, опять встала. Сурьезное чего-то там случилось. Долго теперь драга-то простоит, если хохол не подоспеет. Вот Егор Саввич и наказал передать: пора, мол, убрать усатого-то.

Хозяин зимовья лежал не двигаясь, словно не слышал слов Сморчка и продолжал разглядывать сплетения веток на потолке землянки. Старик помолчал, ожидая, что скажет Парамонов, потом повторил:

— Убрать, когда от Златогорска поедет. Только не один он, слышь-ко.

— А кто еще?

— Баба его с ним и ребятенков двое.

— Ну за такое один я не возьмусь.

— И что тебе присоветовать — не знаю, Федор Игнатьич. Убрать-то все равно надо. Оно, конечно, ежели бы один он, так легче, это я понимаю.

— А коли понимаешь, так будешь помогать.

— Да ты што, Федор Игнатьич, в уме ли? — Сморчок в ужасе отпрянул и часто захлопал глазами. — Я на такое не способен. Какая от меня помощь, помеха одна.

— Будешь помогать, — Парамонов рывком поднялся на нарах. — Заладил: убрать, убрать, а сам в сторону?

— Да я же на такое не приспособлен. У меня и руки вот трясутся, погляди сам. И в ногах слабость.

— Трусишь? — совсем близко Сморчок увидел злые глаза Федора. — От тебя многого не потребуется. Но помощник мне нужен. И не думай отвертеться, иначе…

Старика забил озноб, он завертелся на чурбаке, избегая взгляда Парамонова.

— Я, чего же, я помогу, ежели требуется, ты не серчай, Федор Игнатьич.

— Так-то лучше. Вытаскивай, что там в корзине. Посидим да подумаем, как дело сделать.

Сморчок с готовностью достал четвертную бутыль с водкой, при виде которой у него и в самом деле затряслись руки и усиленно задвигался острый кадык.

— А тут вот и пирожок с рыбой, — приговаривал он, вытаскивая из корзины припасы на стол. — И второй с морковкой. И сало вот соленое. Любит тебя Егор-то Саввич, балует. Смотри-кось, и сахар даже! Большая редкость сейчас.

Федор не слушал болтовню Сморчка. Озабоченный, он сидел на нарах, то и дело почесываясь. Потом встал, вышел из землянки, взял полотенце и вскоре вернулся. Повесив полотенце на сучок, сел к столу. Наполнил водкой жестяную кружку до краев и выпил, не поморщившись. Отломил большой кусок пирога, начал есть, выплевывая кости на стол. И только тогда сказал, не глядя на старика:

— Наливай себе.

Сморчок не заставил себя просить. Налил в ту же кружку тоже до краев и стал медленно пить, закрыв от удовольствия глаза. Кадык на его худой загорелой шее двигался взад и вперед. Кончив пить, вытер рукавом губы и тоже отломил кусок пирога.

— Налим это, надо понимать, — говорил, чавкая. — Жирный да мягкий. Самая стариковская рыба. А раньше-то, бывало, какие пироги едал: и с нельмой, и с осетриной, и с белорыбицей.

Парамонов не отозвался. Еще выпил водки, налил немного Сморчку и, закрыв бутыль пробкой, поставил около себя на пол.

— Еще бы малость, Федор Игнатьич.

— Довольно с тебя, окосеешь.

— Это я-то? Да ты што, Федор Игнатьич, я крепкий.

— Вижу, — усмехнулся Парамонов. — Не проси, все равно больше не получишь. Давай о деле. Когда хохол выезжает из Златогорска?

— Усатый-то? В среду, стало быть.

— Поезд приходит утром… Если он сразу на лошадей, то ждать надо у свертка к вечеру. А нам туда выйти поутру… Значит, во вторник будь здесь, Сморчок. Переночуешь у меня.

— А может, другого помощника-то подыщешь, Федор Игнатьич? Ей-богу, мало от меня проку. Помеха одна.

Федор со злостью выплюнул большую кость, отодвинул пирог и стряхнул с рук налипшие крошки.

— В штаны наклал? Эх ты, одно слово — сморчок, правильно тебе прозвище дали.

Старик съежился и заерзал на чурбаке.

— Пойдешь со мной и никаких разговоров. Не трясись, дело простое, обделаем за милую душу. Я сейчас Егору Саввичу записку напишу. Передашь.

С полки, вделанной в земляную стену, Федор достал карандаш и книгу, вырвал последнюю чистую страницу и стал писать.

— Вот, — протянул старику вчетверо сложенный листок. — Спрячь понадежнее. И давай отправляйся.

Сморчок спрятал записку куда-то за пазухой, но из-за стола не встал.

— Посошок бы на дорожку-то, Федор Игнатьич.

— И без посошка дойдешь. Не жалко мне, потом напою, как дело кончим.

У берега реки Сморчок, влезая в лодку, сказал:

— Вот незадача. Как поехал к тебе, знакомца встретил. По охране прииска начальствует. Видел он, на рыбалку я собрался. А ну, как опять его черт пошлет? Покажь, скажет, много ли наловил. Еще просил на пирог ему. Как быть-то, Федор Игнатьич?