Огни в долине

Рука старого охотника, сжимая прохладную сталь ружейных стволов, покрылась потом. Он понял, какие перед ним люди. Хотелось поднять к плечу ружье и двумя выстрелами на месте уложить обоих. Они близко, в каких-то десяти шагах. Вспомнил, что патроны снаряжены мелкой дробью, годной на птицу. В патронташе есть и другие, Плетнев всегда носил их на всякий случай. Но перезарядить невозможно, услышат. Затвор, как ни осторожно его закрывай, все равно щелкнет. Это вспугнет их, и тогда все пропало.

А Федор Парамонов продолжал наставлять Егора Саввича.

— В Златогорске, в других городах, на приисках и заводах — везде есть наши люди. Все будут действовать так же. Дороги железные подорвем, мосты, где надо. Представляешь картину?

Сыромолотов утвердительно мотнул головой.

— Правильно, Федор Игнатьич, все правильно.

— Тогда действуй, а мне на Холодный еще надо да к вечеру на Троицкий завод попасть. Встретимся в зимовье через две недели. Бывай здоров, Егор Саввич.

Парамонов встал. Старший конюх тоже. «Вот сейчас бы и стукнуть обоих… Нет, нельзя, дробью только поцарапаешь…»

— Помогай тебе бог, Федор Игнатьич.

— И тебе удачи, Егор Саввич.

Это были последние слова, которыми обменялись собеседники. Парамонов сделал несколько шагов, и где-то за деревьями послышалось звонкое ржанье лошади, потом сердитый окрик:

— Но, но! Не балуй, черт!

Федор исчез за зеленой завесой, и с той стороны донеслось пощелкивание копыт. Сыромолотов стоял, задумчиво глядя себе под ноги. Медленно и тихо проговорил:

— Так… Пошло, значит, поехало. Теперь бы только в дураках не остаться.

Он повернулся и прямо перед собой увидел направленные в грудь черные кружки ружейных стволов.

— Кто тут? — испуганно вскрикнул старший конюх. — Брось, не балуй.

Охотник вышел из-за ели, не опуская ружья. Взгляд его, суровый и твердый, не отрывался от Егора Саввича.

— Ты чего, Никита, с ума что ль спятил? Опусти ружье-то. Выстрелит ненароком.

Плетнев молчал, темные глаза все более наливались яростью. Он видел, как старший конюх бледнеет, как начинают трястись у него руки, противно дрожит голос, и гадливое чувство нарастало, словно наступил на большую мохнатую гусеницу.

— Иди в поселок. Вот сюда сворачивай, и бежать не вздумай, враз уложу.

— Да ты што? Ты што, Никита, очумел? — теперь у Сыромолотова тряслись не только руки, но и ноги. Взгляд затравленного зверя бегал по сторонам. Дико и громко выкрикнул: — За што? В чем я провинился?

— Не ори, Егор Саввич, не услышит Парамонов, ускакал же. Однако и ему не долго гулять. А ну, пошли.

— Ну погоди, ну погоди, Никита, — клацая зубами, забормотал старший конюх. — Ответишь за это. Ишь, ведь чего выдумал.

— Отвечу. Иди нето, далеко до поселка-то.

Видимо, эта фраза неожиданно дала другое направление мыслям Сыромолотова. В самом деле, до Зареченска далеко, можно что-то придумать, выпутаться. Он повернулся и, заложив руки за спину, пошел по едва приметной тропке. Охотник, держа наготове ружье, зашагал следом. «Не убежал бы, — беспокоился Никита Гаврилович. — Он моложе меня, сильнее, не догоню. Однако стрелять сразу буду. По ногам. Кучно дробь ляжет. Не уйдет. Нельзя, чтобы ушел». Зорко следя за старшим конюхом, Плетнев старался сохранять неизменную дистанцию в несколько шагов.

Так, молча, они прошли версты две. Сыромолотов совсем успокоился, стал часто оглядываться и ежился, встречая сумрачный, полный презрения и ненависти взгляд таежника и направленные в спину стволы.

— Ты, Никита, хоть и подслушал разговор наш, а чего-то не понял, — вкрадчиво заговорил он. — Нехорошо это, подслушивать-то, ну да бог тебе судья. Пошутил, и будет. Отпусти меня. Я же тебе ничего худого не сделал.

— Шагай, шагай да молчи.

— Я и шагаю. Ну, придем в поселок, а дальше что?

— Там и увидишь.

— Может, что плохое про меня думаешь, так зря. Я за Федором давно охочусь. Задание мне такое дано: выманить его из лесу. Враг он.

— И ты не лучше. Видел, как выманивал.

Егор Саввич замедлил шаги и почти ощутил на спине прикосновение металла. «Дать по стволам-то, вверх али в землю выпалит… И бежать, — соображал он. — А ежели успеет промеж лопаток врезать? Все тогда, конец… Нет, шибко рискованно, негоже так…»

Тропа затерялась в густой траве и нагромождениях валежника. Теперь охотник старался вести пленника там, где деревья стояли редко и порой попадались лужайки, понимая, что в густом лесу Сыромолотов может попытаться бежать.

Слыша за собой тяжелое дыхание старого человека, Егор Саввич с удовольствием отметил: «Устает, пыхтит. Ну, помоги мне господи отвести беду». Оба обливались потом, то и дело смахивали с лиц тонкие липкие нити паутины.

— Никита, а Никита. Отпусти ты меня христа ради. Слышь, Никита.

— Поразговаривай, иуда. Христа вспомнил.

— Я тебе денег дам. Много. И никто не узнает, ни единая живая душа. Ежели чего опасаешься, так я сегодня же из поселка уйду. Совсем уйду.

Охотник молчал, и Егор Саввич решил, что уговоры на него действуют. Уже уверенный в успехе (перед деньгами-то кто устоит), заговорил настойчивее и грубее: — Поладим, что ли? По рукам? Говори, сколько хочешь.