Огни в долине

Игумнов пожал плечами: ладно, мое дело маленькое и я за это не ответчик. Не торопясь, вразвалочку пошел в конюшню. Егор Саввич сел на колоду, нетерпеливо постукивая каблуком по дереву. Все его помыслы были там, в тайге, на лужайке, где лежат в земле тяжелые самородки. Скорей туда, узнать целы ли. А тут теряй время из-за какого-то паршивого Саньки… Из конюшни донеслись ржанье Серого и злой окрик Игумнова. Потом парень вышел во двор, ведя лошадь к колодцу в углу двора. Загремел ведром, опуская журавль. Напоив Серого, Санька подвел его под навес, выбрал из развешанных на крюках седел одно и начал прилаживать. Все это он делал нарочито медленно, мстя таким образом старшему конюху. Егор Саввич не вытерпел, подскочил к нему.

— Да ты что, будто вареный. Али седлать разучился?

— Коли не нравится, седлай сам, — огрызнулся Санька.

Сыромолотов выругался и, оттолкнув Саньку, сам быстро заседлал Серого, туго затянув подпругу.

Выезжая с конного двора, он столкнулся с Пашкой. Паренек вел в поводу усталого коня.

— Дядя Егор, — весело сообщил Пашка, — а директор-то не прогнал меня. Еще даже благодарил. Молодец, говорит, Пашка, очень важную весть доставил…

— Да пропадите все вы пропадом, — зло отозвался старший конюх и ударил каблуками сапог по крутым бокам Серого. Конь сразу взял галопом.

Пашка посмотрел ему вслед.

— Вот меня ругал, по жаре гоняю, а сам-то…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Егор Саввич галопом промчался по безлюдным в этот час улицам поселка, разогнав возившихся в пыли кур. За последними домами перешел на рысь, то и дело подгоняя коня ударами каблуков. Серый каждый раз вздрагивал от ударов, зло прижимал маленькие уши и делал рывок, звонко щелкая подковами по сухой, твердой земле.

Отъехав верст десять, Сыромолотов немного успокоился и подумал: надо было зайти к Алексашке, отпроситься, он бы отпустил. А так уехал вдруг, не сказав ни слова — нехорошо. Ну, теперь уж не поправить, потом что-нибудь придумает. Главное, пожалобнее, он, Алексашка-то, такое любит. И снова мысли вернулись к золоту. В глубине души Егор Саввич еще надеялся, что Пашка напутал, неправильно указал место. Мало ли вокруг Горелого болота лужаек. Совсем на другой лужайке мог Виноградов найти золото. Он ученый, разведывает по-своему. А если та самая лужайка, если его золото нашел Виноградов?

Старший конюх плохо представлял себе, что тогда сделает. Он не хотел сейчас думать об этом и только подгонял Серого. Егор Саввич обливался потом, в горле все время стоял сухой колючий ком. Рывком расстегнув ворот рубахи, так что отлетели пуговицы. Сыромолотов обнажил волосатую грудь, на которой заблестел тонкий золотой крестик. Стало немного легче. Ветер забрался под рубашку, холодя разгоряченное тело.

Солнце все время двигалось сбоку, потом упало на острые верхушки елей, постояло на них немного и провалилось между веток. На небе осталась широкая багряная полоса. Еще сильнее запахло разогретой за день смолой и лесным разнотравьем. Серый, несмотря на беспрестанные понукания, перешел на шаг. Егор Саввич не стал его больше подгонять, поняв, что до темноты он все равно не попадет на место. Лучше где-нибудь остановиться на ночь, а утром поехать дальше.

С непривычки от долгой езды заломило поясницу. «Старею, — невесело подумалось Сыромолотову. — Старею. А жизнь-то идет, Васютка вот подрастает, помощник в делах будущих. А где они, дела-то? Федор все успокаивает, потерпи еще малость, придет наш час. А когда он придет, час этот? Скоро уж двадцать лет минет, как ждет его Егор Саввич. Федор нет-нет да куда-то ездит, с кем-то встречается и, возвращаясь, опять говорит: теперь скоро. Но бегут дни, а ничего не меняется. Васютка, не успеешь и глазом моргнуть, как вырастет. В школу уже пошел. Пора бы его к делу приспосабливать, а дела-то все нет. Лежит в земле золото мертвым кладом, дожидаясь своего часа, и пользы пока никакой. Столько времени потеряно. Не вернешь эти годы ни за какое золото. И не только годы потеряны, сына единственного потерял. Навсегда. И в этом тоже Советы виноваты. Они отняли сына. Искалечили ему душу, безбожником сделали. Слыхал стороной, будто после учебы в Златогорске послали Якова на какую-то другую учебу в Москву, а как и там дело кончил, уехал не то в Сибирь, не то на Алтай. Потерян сын, навсегда потерян.

И снова мысли возвращались к золоту, и снова начинала душить злоба на Виноградова, на директора, что послал отряд в тайгу, на всех людей. А боль в пояснице не унималась, напоминая о годах и о том, что в запасе их, наверное, не так много осталось. Если еще ждать, то хоть и сменится власть и вернутся прежние порядки, на кой черт тогда и, золото, и богатство. Заново жить не станешь. Жены нет, сына нет. Одна радость — Васютка.