Огни Юга

Том представил его Саванне, чтобы она знала его имя, и представил также Форреста, молодого студента; мужчины потащили в дом ее чемоданы. Пока Том расплачивался с таксистом, Саванна стояла рядом, с нетерпением оглядываясь вокруг. Том приказал отнести ее чемоданы в Голубую гостевую комнату. Это была самая просторная и самая элегантная из четырех гостевых комнат, которые имелись в доме, и ей будет хорошо там, сколько бы ни продлилось ее пребывание. Там найдется место, где можно похихикать с подружками, которые у нее появятся в новой школе.

Саванна вошла в дом следом за Томом. В холле с высоченного потолка свисала гигантская хрустальная люстра, которую первоначальные владельцы привезли из Франции. А такие широкие лестницы, как здесь, Саванна видела только в кино. Теперь она смутно припоминала, как сбегала по ней вместе с матерью, когда они куда-нибудь торопились. Ее комната была тогда расположена рядом с комнатой родителей, а дальше по коридору находилась комната братьев. Саванна смутно помнила хорошенькую розовую комнату, залитую солнечным светом, полную мягких зверушек и других игрушек. Мебель там была обита английским вощеным ситцем в цветочек. Комната резко отличалась от комнаты, обставленной для Саванны матерью в Нью-Йорке, — простой, современной и окрашенной в белый цвет. Со времени их возвращения в Нью-Йорк в комнате ничего не изменилось. В какой-то степени этот стиль отражал тогдашнюю опустошенность матери. Ее жизнь представляла собой чистую страницу, и, по мнению Саванны, их квартира так и осталась чистой страницей. Мать Саванны была теплым человеком, но их дом теплым не был. А в «Тысяче дубов» чувствовались традиции, было множество эффектных старинных вещей, переходящих в семье по наследству, и во всем ощущалось великолепие. Алексе здесь жилось хорошо, и в течение семи лет это оставалось ее домом. Саванне здесь тоже было хорошо.

Отец провел ее в гостиную, выдержанную в таком же напыщенном стиле и тоже полную старинных вещей. Здесь висела еще одна великолепная люстра, а мебель была обтянута изящной парчой. На стенах висели семейные портреты, везде стояли статуи и вазы с цветами. В комнате приятно пахло, и, как заметила Саванна, абажуры и шторы здесь были отделаны шелковой бахромой и кистями.

Это напомнило ей Францию. Все содержалось в безупречном порядке, но вокруг ни души. Не видно ни Луизы, ни их с Томом дочери. В доме стояла гробовая тишина.

Они прошли через огромную столовую, где на каждой стене висел портрет одного из генералов Конфедерации — их предков. Том проводил Саванну на кухню — просторную, светлую, очень современную — и сказал, что она может поесть там, когда захочет. Еду готовили кухарка и две ее помощницы, но их тоже не было видно. Дом словно вымер.

Оставив Саванну в ее комнате, Том отправился в спальню, расположенную в конце коридора, и обнаружил там Луизу, которая растянулась под балдахином громадной супружеской кровати с мокрой салфеткой на голове и с закрытыми глазами. Она слышала, как он вошел, но ничего не сказала.

— Мы приехали, — просто сказал он с порога.

Время от времени он спал в своем кабинете, когда жена «плохо чувствовала себя», а это означало, что они не разговаривают друг с другом. Ее мигренями и нежеланием отца беспокоить мать объясняли Дейзи тот факт, что они не спят вместе. Они пытались скрыть от нее, что их брак весьма неустойчив. Она была еще слишком мала, чтобы понять это, по крайней мере так они думали.

— Луиза, — произнес он чуть громче, не получив ответа.

Он знал, что она не спит. Она лежала, стиснув зубы, полностью одетая. Розовый костюм от Шанель с розовой блузкой украшало множество рюшечек, а черные с розовым туфельки, также от Шанель, валялись сброшенные второпях возле кровати. Скорее всего Луиза нырнула в постель, схватив мокрую салфетку, когда услышала их шаги по коридору. Она не имела ни малейшего желания приветствовать Саванну. Нечего ей здесь делать, никто ей не рад.

— У меня мигрень, — заявила она с таким же сильным южным акцентом, как и у него. Его семья жила в Чарлстоне уже несколько сотен лет, а ее предки изначально прибыли в Новый Орлеан и перебрались в Чарлстон только перед Гражданской войной. Их биографии, корни и традиции были прочно связаны с Югом. Никому из них и в голову не пришло бы жить не здесь, а где-нибудь в другом месте. Семилетнее пребывание в Далласе, когда Луиза бросила Тома, было для нее мучительным. Она считала техасцев людьми нецивилизованными и вульгарными, но зато в большинстве своем они были людьми богатыми, по крайней мере те, с кем она встречалась, будучи замужем за одним из них. Но как она любила говорить, хотя у них были деньги, они и понятия не имели о том, что такое хорошие манеры. Луиза страдала снобизмом и считала эталоном все южное, а у техасцев и деньги были «новые» и не было ни многовековой истории, ни чувства собственного достоинства в отличие от жителей Чарлстона.