Огни и башни

Он появился в полседьмого. Я подняла голову — долговязая фигура маячит у перекрёстка. Руки в карманах, как на прогулке. А он и был на прогулке. И не один. За ним по пятам лениво плелась кошка-тень. Игер медлил на тротуаре, глядя по сторонам, и чёрная хищница, пума или пантера, тоже притормозила, опустила наземь поднятую было лапу и тронула носом его колено. За ней, за ним, вокруг них плясали неуловимые тени. Она сама была как тень, тиха, черна. Только в глазах мерцал опасно жаркий огонь.

Я отодвинула плетёное кресло за его любимым столом на углу, под навесом. Оттуда видно крыши нашего городка, кладбище, Стену и Башню. Не понимаю, зачем ему туда садиться. Именно туда. В присутствии Игера Огнехода меня частенько мучил вопрос, который я даже сформулировать не могла. И даже как следует осознать.

Игер подошёл, тронул меня за плечо, сел и уставился на Башню ангелов пустым взглядом. Кошка-Ингер обошла стол, не нашла возможности сесть за него в кошачьем виде и улеглась вдоль тротуара у ног своего спутника, словно обыкновенное животное — пумиха? пумица? Я принесла Игеру чашечку эспрессо. Он взял её, не глядя, прямо у меня из рук. Пальцы холодные, глаза чуть ли не остекленели. Это таблетки. Я знала, что он пьёт лоразепам — сама и дала ему, сжалившись, первую пачку — но чтобы прямо с утра? А он всё смотрел и смотрел этим стеклянным взглядом на Башню, эту иглу постояной боли, темницу брата, твердыню врага.

— Как дела? — Он с трудом сконцентрировался на мне.

— Ничего, тихо. Вампирчик только ночью заходил, жалкий такой… Кто-то опять пролетал в Башню.

— Когда? — Он слегка оживился.

— Около часа назад. Не вертолёт, а типа мотоцикл небесный. Как из фантастики, флайер.

— Мотофлайер, — сказал он. — Похоже, это был Сандер.

— Кто?

— Сандер Хоффман, охотник на нечисть. Это… человек такой. Работает, — Игер кивнул в сторону Башни, — на них.

Игер залпом выпил эспрессо. Напиток был обжигающе горяч, но он, похоже, даже не заметил. Поставил чашечку на блюдце и опустил руку вниз. Кошка-Ингер — ягуариха? пантериха? — повернула чернющую голову и коснулась носом этой руки. Кошкин нос, широкий и влажный, тоже был чёрен, но по-хорошему, по-живому. Шерсть Ингер лоснилась чистой, напоенной ночами тьмой. Игер, не глядя, погладил её переносицу, почесал лоб. Огромная тварь прикрыла глаза и стала жаться мордой в ласкающую её руку, в точности как настоящая кошка. Игер перебирал её шерстинки и смотрел вдаль. Наркотики на время приглушали его боль, и вид пронзённого белой иглой горизонта не причинял душевных страданий. Он смотрел на Башню, не мучаясь, но не смотреть не мог. Не мог о ней позабыть. И затуманенный таблетками, его взгляд, как магнитная стрелка, тянулся к полюсу. К западному горизонту.

— Я тебе завтрак принесу, — сказала я. — Гренки с яичницей. Пойдёт?

Он чуть-чуть склонил голову. Ингер прекратила ластиться к нему и посмотрела на меня блестящими, драгоценными, как чернёное серебро, очами. Она должна бы меня пугать, а не пугает. Когда она женщина, она женщина, и кошка, когда она кошка. Живое себе существо.

Гренки у меня уже жарились. Я разбила два яйца на горячую сковородку с беконом, потом добавила ещё одно. Игер худоват. Он всегда появляется на улице в чистой, свежей одежде, в выглаженных рубашках. Насколько известно, у него нет слуг, хотя с него бы сталось припахать какой-нибудь полутолковый полтергейст. Но на то не похоже; похоже на то, что Ингер о нём заботится, как настоящая жена о муже. Вот только она не в силах заставить его не думать о брате. И больше есть.

Я посыпала глазунью мелко нарезанным зелёным луком и тёртым сыром, припарила под крышкой, положила сбоку гренки и вынесла всё это Игеру прямо на сковородке. Он посмотрел на еду с некоторым недоумением и взял вилку.

— Ингер, ты будешь есть? — спросила я, поражаясь собственной наглости.

— Будет, — твёрдо заявил Игер. Вот тут у него не было сомнений. — Неси. Она мясо ест.

— Сырое?

— Давай сырое.

Кошка шумно вздохнула и положила голову на лапы. Игер откусил уголок гренки. Я пошла на кухню, вымыла размороженный с вечера кусок свинины, вынесла его в миске и осторожно поставила перед кошкой. Как бы не цапнула, всё-таки она нелюдь… Ингер вытянула изящную шею, достала мясо зубами, положила его на свою большую когтистую лапу и принялась лизать. Когда она приподнялась, я заметила, что бока у неё характерно круглятся. Я могу сколько угодно ошибаться насчёт людей, но в кошках я знаю толк.

— Игер… — сказала я. — Она — что?…

— Ага. Поздравь нас, — он улыбнулся, показав ровные белые зубы. В светлых глазах ожила радость. Как солнце взошло.

— Это… твои? — поразилась я.

— Ну а чьи же, — сказал он так, как будто не было ничего естественней, чем стать отцом детей собственного фамилиара[1].

— А… Но она же превращается. В кошку. Детям это не повредит?

— Она б не превращалась, если бы вредило.