Огненный всадник

Одновременно слали листы шведскому королю и Хмельницкий, и семиградский король Ракоши, учуявший, что у ослабевшей Польши и Руси можно урвать «свой» кусок пирога. Король Швеции раздумывал, выгадывал. Ему писали и из Москвы, предлагая союз в войне с Польшей. Король уже отверг однажды предложение царя вместе напасть на Речь Посполитую из-за того, что уж очень странен и противоречив был царь Московии, все время желавший получить все себе и ни с кем не делиться. Сейчас же Карл Густав предложил Москве разделить Речь Посполитую. Границу раздела меняли четыре раза: она проходила то через Слуцк, то через Менск, то через Несвиж, но в конце концов король понял, что договориться с царем нет никакой возможности. Он решил, что куда как надежней принять под свою корону добровольно желающую этого Литву, а Польшу в союзе с Хмельницким и Ракоши поделить безо всякого царя.

— В июне начнем войну с Польшей. Да, и окажем помощь Литве, — ответил шведский король Магнусу Де ла Гарды на вопрос «Итак, что же мне написать Янушу Радзивиллу?» — конечно, на тех условиях, что мы все это время оговаривали, — добавил король.

Губернатор Ливонии удовлетворенно улыбнулся, склонив голову с длинными светло-рыжими волосами. Долгие и изнурительные переговоры, вяло протекавшие с марта месяца, наконец-то закончились.

Кажется, крен войны пошел в сторону Литвы: в лагерь великого гетмана стали возвращаться шляхтичи Смоленска и Мстиславля, ранее принявшие сторону царя. Все больше и больше «белорусцев», как царь именовал союзных литвинов, разочаровывались в московском государе.

Сам царь в ночь на 15 апреля торжественно отмечал Пасху в Москве. Ровно в полночь по городу разнесся колокольный звон изо всех церквей так, что «земля задрожала и поколебалась». За три часа до восхода солнца началась служба в Успенском соборе. Патриарх Никон раздал свечи, и все пошли крестным ходом вокруг престола. Через северные двери алтаря предстоятели вышли в северный проход храма и, дойдя до западного, совершили «чин Воскресения». Отворили двери, и вся процессия вошла в храм. Никон стоял на кафедре посреди храма, а духовенство разместилось по чину двумя рядами по обе стороны от него. С крестом в руке патриарх кадил иконы на аналое, престол, алтарь, иконостас, прихожан и обходил с каждением весь храм. То же сделал патриарх Макарий, а за ним попарно архиереи.

Торжественным напевом все анагосты пели хором ексапостиларий. Вошли в алтарь. Никон снял свой праздничный саккос, который уже не мог выносить из-за его необыкновенной тяжести. Это был великолепный саккос из очень дорогой материи, расшитый золотом и украшенный множеством драгоценных камней. Около пуда одного жемчуга было на том одеянии. Никон дал подержать свой драгоценный саккос антиохийским гостям. Те богострастно подхватили хламиду, но… не удержали тяжкий груз, и он с грохотом упал на пол храма. Слышно было, как по полу покатились отвалившиеся жемчужины. Люди нервно переглянулись — во, поднять бы!

Никон, стараясь не выказывать эмоций — лишь побелел его большой мясистый нос — облачился в саккос полегче, и все начали христосоваться. Никону подали короб с красными яйцами. Он взял из короба три яйца и вручил патриарху Макарию, а по два яйца раздал архиереям и архимандритам, а по одному — иереям…

Сразу по окончании литургии началось представление пред царские очи. Алексей Михайлович, с трудом ступая под тяжестью своей не менее тяжелой, чем саккос Никона, праздничной одежды, сверкающей отблесками драгоценных камней и жемчуга, первым подошел к патриарху, принял благословение и трижды поцеловался. Затем приложился к святым образам и Евангелию и стал поздравлять духовенство, вручая им пасхальные яйца, позолоченные либо красного цвета, каждому по два или по три, смотря по знатности жалуемого. Вслед за духовенством и простой люд подходил поздравить своего государя с Пасхой. Похристосовавшись со всеми, кто пришел в эту ночь на Патриаршую службу в Кремль, монарх пошел в Архангельский собор, чтобы положить яичко на могилы своих предков, а затем отправился навестить московские тюрьмы. По традиции, он раздавал преступникам щедрую милостыню, одежду и еду, приветствуя их словами:

— Христос Воскресе и для вас…

— Отведите Нас в монастырские и земляные тюрьмы, — потребовал царь-батюшка, зная, что это самые страшные заточения для недовольных властью и религией.

И вот Алексея Михайловича подвели к кровле поверх земли с небольшим оконцем для передачи пищи. Засуетились тюремщики, открыли кровлю, спустили лестницу, вывели из ямы чуть ли не ласково под руки тощего, заросшего бородой и волосами до плеч человека в оборванных лохмотьях, с закованными в цепи руками и ногами.

— Кто таков? — спросил царь тихим голосом, стоя между двух молодцев в белом с бердышами, сжимая в одной руке красное пасхальное яйцо, а в другой — миску с кашей. Рядом холоп держал сложенную одежду из грубой серой ткани.