Огненный всадник

Но возмущенную толпу это лишь разозлило. Люди стали наперебой кричать, тряся в воздухе кулаками. Поток орущих мужчин и женщин подался к крыльцу, угрожая смести все на своем пути.

— Отдай знамя!

— Хватит произвола!

— Не хотим более воеводу!..

— Стоять! — крикнул Обухович и выстрелил из пистолета поверх голов людей. Еще один выстрел вверх сделал сын Обуховича из своего дальнобойного мушкета. Он уже был вместе с отцом на крыльце. На какой-то момент все заволокло пороховым дымом, и Обухович ничего не видел перед собой.

— Добре! Пускай будет по-вашему! — крикнул воевода, пока люди замерли и подались назад. — Хотите капитуляции? Будет вам капитуляция! Мы живем в свободной парламентской стране! Я не тиран и не царь московский и свое мнение каждому навязывать не буду! Но если так, то давайте голосовать! И если большинство выскажется за сдачу города, то я сам повезу знамя московитянам и сдам им ключи от города! Згодны?

— Что ж, — судья удовлетворенно усмехнулся, — давайте. Я соберу подписи тех, кто за капитуляцию. Боюсь, пан воевода, вы будете в отчаянном меньшинстве. И сделаем это немедля! Я рад, что благоразумие вам все-таки не отказало, — и, коротко поклонившись, судья резко развернулся к толпе:

— Пойдемте, спадарство! Будем составлять Список!

— Ну вот, — повернулся Обухович к жене, которая, всполошившись, также выскочила из дома на крыльцо, — довольна? Поговорил я с твоим народом! Похоже, мы проиграли. Думаю, их окажется большинство.

Этот же вопрос тревожил и судью. Он абсолютно не был уверен, что сторонников капитуляции будет больше. Но эти опасения оказались напрасными. Лишь чуть больше полусотни человек под держали Обуховича, и воевода, согласно обещанию, отправил в стан царя парламентеров Корфа и Боноллиуса с известием о сдаче города. Сам же пошел в дом к Злотеям-Подберезским, чтобы увидеть жену Кмитича и объявить ей, чтобы собиралась в дорогу. Но воеводу приняли как-то холодно.

— Она никуда не поедет, — объявил тесть Кмитича, пряча таза.

— Это как же? — удивился Обухович. — Мы едем в Литву, там ее муж.

— Это опасно, — ответил Злотей-Подберезский, опять стараясь не смотреть в глаза воеводе, — везде снуют казаки, татары. Я не могу отпустить дочь.

— Опасности нет, — возражал Обухович, — нас не так мало. Мы вооружены, к тому же царь дает нам охранную грамоту свободного прохода аж до самой Польши. Так что…

— Нет. Это решенный вопрос. Мы остаемся и оставляем в Смоленске дочь, не желая ей худого.

— Получается деликатная ситуация, — Обухович едва сдерживал свое негодование, — муж пани Кмитич воюет за Литву, против царя, а его жена идет под руку московского государя? Что я скажу пану Кмитичу?

— Здесь речь идет не о супружеском долге, но о безопасности, — настаивал отец Маришки, — ведь мы даже не знаем, жив или нет пан Кмитич. Куда она поедет, если вдруг окажется, что его убили московиты? И очень даже вероятно, что убили. Шутка ли! Он прорывался через плотное кольцо врага!

Сама молодая жена Кмитича, сколько ни смотрел на нее вопросительно Обухович, сидела, сцепив руки на плотно сжатых коленях, опустив голову. Она не умоляла отца отпустить ее, она не оправдывалась… Просто молчала. Злотеи даже не передали ни письма, ни привета Кмитичу. У воеводы кипело внутри от негодования. Не найдя слов, он резко поклонился: «Честь имею, панове!» — и вышел из дома. «Бедный Кмитич», — лишь подумал Обухович.

23-го сентября согласно договоренности под стенами Смоленска у Молоховских ворот показался со свитой сам царь. Он лично подробно расписал сценарий пышной церемонии сдачи Смоленска властями города, и сейчас с упоением восседал на нарядном коне. Государь московский был в отороченной чернобурым мехом островерхой шапке, усыпанной жемчугом и драгоценными каменьями. Крест и держава, которые держал в руках царь, также сияли драгоценностями. Вся в каменьях была и его золотистая длинная хламида, даже копыта коней его свиты были украшены жемчугом. Двадцать четыре расфуфыренных гусара с крыльями за спинами, как и у литвин-ских гусар, — нововведение в московской армии — с длинными пиками окружали царя, а перед самим государем московским несли два знамени с позолоченными двуглавыми орлами.

— Матка Боска! Богато, но как безвкусно! — скривился Боноллиус по поводу царского наряда. Инженер ехал на тощем коне рядом с Обуховичем навстречу царю, демонстративно попыхивая своей трубкой. На нем был его лучший наряд — модный плащ полукругом и фетровая широкополая треугольная шляпа со страусиными перьями.

— А раз так, пан Филипп, — продолжал инженер, косясь на ехавшего рядом воеводу, — то отвешиваем поклон номер шесть. Все равно этот гунн не разберет. Добре?

Поклон номер шесть… Перед выездом Боноллиус упорно учил Обуховича всем премудростям светских поклонов. Инженер поведал, как держать шляпу, чтобы поклон был уважительным, сверх-уважительным, снисходительным, благодарным или же резким и небрежным. Этот самый резкий небрежный поклон шел в уроках Боноллиуса под шестым номером.