Огненный всадник

— Тят шава, тят шава, — громко повторил он и заплакал…

Едва оправившийся после контузии Тизенгауз вновь чуть не погиб. Его пехота, ведя беспрестанную пальбу, в какой-то момент оказалась практически обезоруженной, потеряв возможность стрелять из-за накалившегося докрасна оружия.

— Сабли к бою! — приказал, стиснув зубы, Тизенгауз, понимая, что сейчас придется сойтись врукопашную. — Im Gottes Namen frish drauf! [21]

Защитники обнажили клинки. Но каждый из них понимал, что это конец — можно лишь унести с собой на тот свет пару-другую захватчиков, но… увы, не более. Однако сам Бог спас город. Если бы неприятель решил продлить штурм, он ворвался бы через этот молчаливый вал с обреченными ратниками в крепость, ибо защитники, прекратив стрельбу, совершенно опустили руки, а помочь им было некому. Но московское войско, потрепанное, израненное и истекающее кровью, уже трубило отбой.

Так, в девять утра общий штурм города, длившийся почти семь часов, наконец-то полностью закончился, и закончился полным поражением царя. В эту ночь Алексей Михайлович оставил под стенами города убитыми семь тысяч человек — больше, чем потерял за все предыдущие дни и ночи утомительной осады упрямого города. Страшный взрыв на захваченной башне всполошил и его, московского государя, не меньше, чем тех, кто находился на стене. Царь, едва уснувший, в первые мгновения посчитал, что рухнуло пол-Смоленска. Но… его люди бежали от стен города, унося убитых, изувеченных товарищей, мертвых офицеров, кои в изобилии пролили кровь под стенами древнего города смоландских етов.

Зарубили саблей князя Ивана Хромого-Волконского — да чуть ли не пополам. Прострелили навылет голову воеводе Дмитрию Зубову, изрешетили картечью дворянина Гаврилу Федорова, не смогли нигде найти стрелецкого голову Матвеева… 15 ООО человек было ранено и покалечено, и уже никак не могли они принимать участия в дальнейшем штурме города. Общие потери одной лишь ночи составили более 22 ООО человек, а учитывая и другие попытки взять крепость, армия Алексея Михайловича потеряла убитыми, ранеными и покалеченными, а также бежавшими более 35 ООО. Впрочем, царь, похоже, не очень расстроился. В Москву он в тот же день отписал письмо, в котором указал, что штурм города сорвался из-за взрыва «поляками пороха» и что погибло 300 ратников и 1000 было ранено.

Так Алексей Михайлович по тихой грусти зародил «хорошую» традицию, в будущем подхваченную другими московскими царями: сокращать в документах потери в два, три, четыре или десять раз — в зависимости от этих самых потерь. Людей у него было пока что много. Возможно, подойдет и подкрепление. Тем не менее, на душе московского государя кошки скребли, а в голове звучал голос Хитрова, рассказывающий про славные крепости и замки Литвы. Отписав письмо и отправив охрану вон из шатра, царь вновь схватил саблю и принялся рубить все, что попадалось под руку. Затем сел, обхватив голову руками, и тихо застонал:

— Когда же это все закончится!

Алексей Михайлович так хотел встретить новый 7163-й год полной победой над Смоленском!

Ну, а положение осажденных, несмотря на кажущуюся викторию, не выглядело таким уж радужным. По крайней мере для Обуховича.

— Прекрасно мы им всыпали! — улыбался Боноллиус, подходя к Обуховичу после битвы. Инженер был непривычно для себя растрепан, лицо в саже от пороха и дыма, руки забрызганы неприятельской кровью. Он поймал взгляд воеводы и смущенно стал вытирать кисти рук белым батистовым платком, бормоча:

— Троих проткнул, как жуков, там, на стене. Ужас, чем приходится заниматься нам, инженерам, на войне.

— Прекрасно всыпали, — грустно кивнул в ответ воевода, явно с иронией, — еще один такой прекрасный штурм, пан Якуб, и нам можно выбрасывать белый флаг.

И это была сущая правда. Защитников крепости оставалось менее двух тысяч. Многие были убиты во время штурмов и вылазок, многие попали в плен, иные ранены пулями, кирпичами и осколками от зубцов и стен. Одни из раненых умерли, еще больше больных лежало по домам. Обухович был неприятно удивлен, обнаружив, что некоторые московитяне стреляют протравленными ядом пулями, отчего раненные такими пулями люди, похоже, были уже неизлечимы.

— Это неправильная война, — морщил длинный нос Боноллиус, — эти гунны пренебрегают всеми благородными законами боя! Отравленные пули! Это же варварская дикость!

— На оборону двух валов, Большого и Малого, требуется не менее 1500 человек, — говорил Обухович всем офицерам на спешном собрании после битвы. — За вычетом этих человек остается всего около пятисот человек для обороны 38 кватер стены и 34 башен. Для резервов же, господа офицеры, мы не имеем ни одной персоны. А должны иметь порядка тысячи. С такими силами невозможно бороться против 150 ООО царского войска.

— Их сейчас, пожалуй, 120 ООО, не больше, — поправил Корф воеводу. — Нацюрлих, не больше. У них дезертирство началось. Мне пленный рассказал.

— Да и в командном составе потери большие, — кивнул Боноллиус, — я лично проткнул шпагой какого-то большого начальника стрелецкого полка. Явно не сотника, а воеводу.