Огненный омут

Под утро, когда разразилась гроза, Эмма уже не могла сдерживаться. Франкон стоял над ней с распятием, тихо молился. Эмма порой впадала в забытье, из которого тут же выходила, и глаза ее напряженно и безумно блестели, когда она извивалась в новой схватке.

– Я так устала, – шептала она распухшими губами. Ее лицо, покрытое испариной, блестело в свете костра. – Позовите Ролло, – вдруг стала молить она.

Франкон заломил руки. Ему стало казаться, что она умирает. Повитуха же была спокойна.

– Дитя уже опустилось. Скоро все закончится.

Над их головой раздался оглушительный раскат грома. Франкон в страхе крестился.

Гром разбудил и устало задремавшего у дверей Осмунда. Он вскочил, не сразу поняв, где находится. Над головой нависал полукруглый свод арки, в сереющем сумраке рассвета с небес с грохотом низвергались на каменные ступени потоки воды. И вот сквозь этот шум Осмунд вдруг различил за створками дверей негромкий детский плач. Он даже не сразу поверил в это. Приоткрыл дверь. Увидел блики костра на своде, тени суетящихся фигур и… Да, он не ошибся, жалобно и упорно кричал ребенок.

И тогда Осмунд вдруг пустился в пляс, скакал, крутился, посвистывал. Значит, все закончилось, значит, Ролло не спустит с него шкуру, значит, он снова сможет петь для госпожи Эммы.

Он едва не налетел на вышедшего из дверей Гунхарда. Затараторил, задавая вопросы, совсем забыв о своем страхе перед этим мрачным сухим священником. Да и Гунхард, хоть и выглядел усталым, был на удивление общителен.

– Свершилось. Мальчик. Сын. Здоровенный красный крикун. Епископ тотчас окрестил его, и теперь наследник Нормандии – христианин. Франкон спросил у матери, как его назвать, но она была так слаба и счастлива, что ничего не могла придумать, и сказала, чтобы Франкон сам дал имя мальчику. И теперь у нас есть Гийом, или Вильгельм на старофранкском, крещеный наследник Нормандии.

– А как госпожа Эмма? Все в порядке? Тогда надо оповестить конунга Ролло.

Гунхард словно очнулся.

– Позже, – сказал он, засовывая руки в широкие рукава сутаны. – Сейчас надо устроить Эмму и Гийома Нормандского в подобающем покое. И дать госпоже отдых. Она славно потрудилась, а ведь ей еще предстоит сообщить язычнику, что его дитя уже находится в лоне нашей святой матери Церкви.

Было уже далеко за полдень, когда епископ Франкон в нарядной шелковой ризе с вышитыми на груди и спине крестами, в сверкающей каменьями раздвоенной митре, вошел во дворец Ролло, важно опираясь на золоченый посох. Его сопровождала целая свита, и он держался с достоинством, ибо, несмотря, что слухи уже распространялись по его резиденции, Франкон ни единой душе не позволил бы опередить его столь счастливой вестью.

Конечно, епископ понимал, что правитель-язычник, узнав, что его сына окрестили, не сильно будет ликовать по этому поводу. Но, Боже правый, разве само событие не стоит того, чтобы простить и Франкона, и Эмму, и этого замечательного крещеного крикуна! Франкон очень рассчитывал на это. Роллону уже был тридцать один год, и он наконец-то заполучил своего законного наследника.

Во дворце после бурной ночи, развалившись кто где, повсюду спали викинги. Франкон со своей свитой важно прошествовал по переходам, переступая через их тела. Лодин Волчий Оскал грубо выругался, когда завершающий шествие дьячок наступил ему на кисть руки, проснулся и вытаращился на шествующих по проходу священников.

– Клянусь Локи! С чего бы это попам водить здесь хороводы?

У Ролло болела голова с похмелья. Вчера, чтобы забыть ссору с женой, он явно перепил медовухи. Не помнил, как и добрался в опочивальню. Его хватило лишь на то, чтобы скинуть тунику и один сапог. Сердито ударил по подушке, где было место Эммы.

– Ушла-таки. К своим священникам. Ладно, никуда ты не денешься, злая, упрямая девчонка.

Сейчас, утром, он размышлял, как задобрить Эмму. Она была не права, но и ему бы следовало предупредить ее заранее, чтобы весть о союзе с Рагнаром и Снэфрид не застала ее врасплох.

Ролло ударил в медный диск. Явились рабы-прислужники. Один из них все же стащил с полусонного правителя оставшийся сапог. Другой услужливо поднес кружку с холодным сидром.

Когда открылась дверь и перед ним во всем блеске парадного облачения предстал епископ Франкон, окруженный свитой монахов, нотариев, дьячков, у Ролло удивленно поползли вверх брови. Он с любопытством уставился на распевающих псалмы монахов. Стал пить сидр, наблюдая за ними поверх кружки.

– Ну что, моя раскрасавица Эмма опять послала тебя, поп, улаживать наши противоречия? Взяла в обычай – чуть что искать укрытия в резиденции на острове.

У Франкона было сияющее лицо.

– Да будет благословлен этот день, и ты запомнишь его навсегда, Роллон Нормандский. Ибо сегодня, за три дня до празднования Рождества Богородицы[19], супруга твоя, Эмма Робертинка, графиня Байе, родила на свет Божий дитя мужского пола, нареченного франкским именем Гийом.