Огненный омут

Эти ежедневные обходы Эмма ввела в обязанность и осуществляла их лично. Заглянула в коровник, в новую сыроварню, отведала свежего творожного сыра. Прошла по ткацким, прядильням, заглянула в кухню. Ее неуемная энергия не давала ей бездельничать. Кликнув майордома и свою свиту, она начала обход дворца: посещала сводчатые анфилады из красного кирпича, внутренние дворики с увитыми ползучими растениями колоннами, деревянные флигели, где жили со своими семьями дружинники Ролло.

Часто в помещениях, куда заглядывала Эмма, толпились рабочие: красили, чистили, стучали молотками. Жена конунга самолично следила за перестройкой дворца. Некоторые покои были в неплохом состоянии – мозаичные полы, дубовые галереи, винтовые лестницы, опоясывавшие мощные колонны. Но некоторые помещения совсем никуда не годились – краска на оштукатуренных стенах шелушилась, толстые колонны-подпорки были покрыты пятнами от сырости и плесени, в некоторых арочных сводах от протечек отвалился гипс, обнажив войлок и дранку. Эмма оглядывала все взглядом полководца, изучающего предстоящее поле боя. Ее распоряжения были сродни приказам – ясные, четкие, продуманные. Возражений она не принимала.

Послеобеденные часы Эмма посвящала вышиванию. Много шила для ребенка – чепчики, свивальники, пеленки. Она думала о нем, еще не родившемся, с нежностью и волнением. Ребенок шевелился в ней, рос, и это наполняло будущую мать радостью и страхом. Эмма знала, что роды – это испытание, которое уносит немало женских жизней. А ей еще предстояло таить свои роды от Ролло, который так ждет появления на свет этого дитя.

Игравший на лире в углу Осмунд вдруг прекратил свою игру, насторожился. Девушки, сидевшие за ткацкими станками, тоже замерли. Откуда-то долетал шум, хлопанье дверей, звуки рогов.

Эмма вмиг оживилась. Вернулся Ролло. Только его появление, подобно урагану, могло привести в волнение сонную тишину дворца.

Когда Эмма увидела Ролло, она сразу поняла, что муж не в духе. Он стремительно шел через зал в окружении своих норманнских ярлов, мрачный, хмурый, левая рука на эфесе меча. Резко приказал подать еды и оставить его в покое. Он расположился со своими приближенными норманнами за стоявшим на возвышении столом в торце залы. Испуганные слуги торопливо подносили блюда и спешили ретироваться.

Эмма присела в стороне у погасшего камина. Зал был огромен и разделен на отсеки рядами высоких колонн. Здесь проходили пиры, застолья и советы. Было полутемно, так как свет проникал сюда лишь через небольшие окна в торцах помещения, и поэтому возле стола зажгли еще несколько светильников на треногах. В их красноватых отблесках сидевшие за столом норманны представляли живописное и грозное зрелище. Они о чем-то негромко говорили, поглощая пищу, лица их были угрюмы. Один раз Эмма уловила имя Торлауга – молодого и способного воина, которого конунг особо отличал. Эмма тоже симпатизировала ему, хотя и знала, что тот относится к ней холодно, даже сухо. Торлауг очень любил брата Ролло Атли и считал, что Эмма предала его, не ответив на его чувство, предпочтя ему своего Ролло.

Эмма окинула взглядом сотрапезников Ролло. Это были его ближайшие сподвижники, вожди, которых он особо выделял. Так же к ним должна была относиться и Эмма, однако ее отношения с каждым их них складывались по-разному.

Курносый и белобрысый балагур Эгиль нравился Эмме, он был добродушен и искренне радовался, что у Ролло теперь есть жена, пусть и христианка, но способная дать конунгу потомство. Другое дело – Лодин Волчий Оскал. Высокий, худой, с узким лицом и жесткими холодными глазами, хмуро глядевшими из-под седеющих бровей. У него были обломаны верхние зубы, и когда он улыбался, обнажая желтые клыки, это была типично волчья морда, лобастая, серая, сужающаяся к подбородку. Люди боялись Лодина, а Ролло очень уважал и прислушивался к нему, считая, что никто так не разбирается в тактике сражений, как этот клыкастый викинг. Эмма же сторонилась его, ибо при одном взгляде на ярла в ее памяти всплывали все ужасы набега. Этот человек словно олицетворял собой войну.

Был еще Оттар – самый живописный из собрания за столом, абсолютно лысый, с красным одутловатым лицом и свисавшими едва не до груди усами. Его гигантские бицепсы на обнаженных до плеч руках так вздувались, словно желали разорвать обшитые бляхами наручи и надлоктевые браслеты. Говорили, что в бою на Оттара нисходит священный пыл, что он выходит из себя, на губах его появляется пена, он грызет свой щит и в горячке сечи может убить и покалечить неимоверное число врагов.