Огненная душа куклы

Никто не знал одного: в эти дни происходил поединок Моисея и фараона. Вождь иудеев просил египетского владыку отпустить его народ восвояси, но фараон не желал идти на поводу у взбунтовавшегося слуги, и одна напасть следовала за другой. Особенно обидно и страшно было узнать, что только народ Моисея минули роковые казни – не было ни язв на теле, слепни облетали их стороной и светильники горели в их домах.

Фараон, страшась небесных казней, слыша повсюду вой и мольбы, всякий раз отступал, обещал свободу своим рабам, но в последний момент не мог сдержать данного слова – не желал этого делать! Мешала гордыня. Как это так – он, богоравный владетель Египта, должен уступить презренному рабу-иудею?! Фараон находил предлоги: то иудеи должны были оставить в Египте своих женщин, то свое имущество и скот. Моисей не шел ни на одну уступку: только безоговорочная свобода для его племени. Когда тяжелая мгла стала отступать и Моисей пришел к фараону за обещанным, сидевший на троне богоравный египтянин сказал ему: «Я больше не потерплю ни одной твоей угрозы и ни одного условия – прикажу убить тебя». Но фараон боялся совершить последнее злодеяние. Он боялся, что внезапная молния поразит его самого на месте. И не спасет его ни верховный бог Амон Ра, ни великий Осирис, ни страшный Сет. Фараон будто чувствовал, чей Бог сильнее. Знал уже наверняка. «Господь свидетель, – сказал ему Моисей, – если ты вновь обманешь меня и не дашь нам свободу, последняя кара разобьет твое сердце и ты сам будешь виноват в этом». Он ушел. А переполненный ненавистью и страхом фараон смотрел ему вслед и решал: пытать и казнить наглеца или выполнить его требование.

Те трое суток, пока длилась беспросветная свинцовая ночь, всему Египту показались вечностью. Казалось, теперь так будет всегда. Но вдруг новый рассвет озарил землю. Но кто знал в Египте, что это Моисей в очередной раз получил разрешение покинуть со своим народом долину Нила?

Юный сын дамасского купца, как и прислуга, выполз из палатки и прищурился на восходящее солнце. Не было еще чуда прекраснее на земле, чем это возрождение жизни. Надежда и счастье пронзили в эти минуты каждого, кто увидел рассвет. Сам купец занемог, и все это время сын держал его за руку. Но вот он вышел из палатки и двинулся по песку навстречу первым лучам, разрывающим тьму. Все остались позади. Он поднялся на холм и увидел гигантский сгусток тьмы внизу, который рвал утренний свет. Но что-то было не так в обрывке кромешной тьмы. И тут по спине юноши пробежал холодок, а за ним колючая ледяная змея обожгла его. Юноша оцепенел, глядя вперед. Темный силуэт! Женщина! Тьма рассыпалась, но оставляла женский силуэт, который обретал объем и плоть. Скоро утренний свет и порывы ветра унесли последний зыбкий сумрак, и теперь на песке стояла обнаженная, смуглая, удивительной красоты, с черными, сияющими, как жемчуг, волосами до самых бедер. Она воплотилась из этой тьмы – и тоже посмотрела на обомлевшего юношу. Глаза в глаза.

– Подойди, – наконец повелительно сказала она.

Он не осмелился ослушаться ее и спустился с песчаного холма. Да, она была обнажена, оттого казалась еще более естественной и прекрасной. Линия бедер, живота, высокой, косо расходившейся в стороны груди – все манило взгляд юноши, так и тянулось к нему.

Она улыбнулась:

– Ты боишься меня?

– Немного, – ответил он и осторожно добавил: – Я видел: ты вышла из тьмы.

– Это не страшно, милый. Все люди выходят из тьмы – из чрева своих матерей. И ты вышел когда-то. Разве не так?

– Пожалуй…

– Как зовут тебя, прекрасный юноша?

– Бальтазар, – ответил он.

– Кто ты и откуда? Какого племени?

– Я из Дамаска. Мой отец – сириец, мать – египтянка, неподалеку наш караван, – кивнул он назад. – Мой отец занемог, уже сутки он не приходит в себя, тьма едва не сгубила его.

Он глаз не мог оторвать от ее налитой и желанной груди.

– Дай мне руку, – мягко повелела она. – Не бойся.

Он протянул руку, и она взяла ее – как же горячи были ее ладонь и пальцы! Будто раскаленная на солнце горсть песка. Молодая женщина положила его руку на упругую грудь.

– Она хороша?

– О да!..

– Теперь положи руки на мои бедра… Клади же.

Он, трепеща, послушался. Как и руки, и грудь, ее тугие бедра горели огнем.

– Как же давно я не ощущала таких прикосновений, – закрыв глаза, проговорила она, – целую вечность! – Но сказала это, скорее, самой себе, чем юноше. – Запертая во мгле…

– О чем ты? – тихо спросил он.

Но она не услышала его.

– Скажи, ты хочешь меня, Бальтазар? Говори, не стыдись.

– Я не смею…

– Я разрешаю тебе. Так хочешь?

– Да, о боги, – пролепетал он. – Да!

– Что ты желаешь сейчас? В эти мгновения?

– Поцелуя.

– Так сделай это – поцелуй меня.

– Мне страшно.

– Целуй же.

Держа ее за талию, юноша нерешительно потянулся к ней губами. Но она первой взяла его лицо в ладони, властно, и жадно прикоснулась к его губам, впилась в них, как в сочный плод. Упоительное удовольствие от прикосновения опьянило юношу, а за ним и острое желание пронзило его.