Огнем и мечом

– Пока еще никто не сладил, – ответила Горпына. – А лучшего укрывища для своей княжны, соколик, ты во всем свете не сыщешь. И здесь-то ночью никто не пройдет, разве что со мной, а в яру и вовсе живой души не бывало. Кто за ворожбой придет, тот станет поодаль и меня поджидает. Ни одна собака не доберется туда: ни лях, ни татарин, никто, никто. Страшно в Чертовом яру, сам увидишь.

– Страшно не страшно, а захочу – приду.

– Днем, конечно, придешь.

– Хоть днем, хоть когда. А черт дорогу заступит, рога обломаю.

– Эх, Богун, Богун!

– Ой, Горпына, Горпына! За меня не бойся. Приберет меня дьявол, не приберет – не твоя забота, тебе же я одно скажу: водись сколько влезет со своими чертями, лишь бы княжна горя не знала; если с нею что станется, ни черти, ни дьяволы тебе не помогут.

– Однажды уже топили меня, еще когда мы с братом на Дону жили, в другой раз заплечный мастер в Ямполе голову обрил – так что мне теперь все трын-трава. Но здесь дело иное. Не в службу, а в дружбу я ее от нечистой силы стеречь буду, волоску не дам с головы упасть, а люди ей у меня не страшны. Твоя будет, никуда не денется.

– Ах ты, сова! Коли так, зачем мне беду наворожила, какого черта прожужжала все уши: «Лях при ней! Лях при ней!»?

– Духи так говорят, не я. Но, может, что и переменилось. Завтра на мельничном колесе погадаю. Вода все скажет, только глядеть нужно долго. Сам увидишь. Но ведь ты пес бешеный: скажешь тебе правду – тотчас гневаешься и за чекан…

Разговор оборвался, слышно было цоканье копыт по камням, да какие-то звуки доносились со стороны реки, словно там кузнечики стрекотали.

Богун даже ухом не повел, хотя среди ночи подобные звуки могли озадачить. Он обратил лицо к луне и задумался.

– Горпына!.. – сказал он несколько погодя.

– Чего?

– Ты колдунья, должна знать: правда ли, такое зелье есть, от которого и постылых любят? Любисток, что ли?

– Любисток. Только он твоей беде не поможет. Глоточка бы княжне хватило, не люби она другого, но раз любит, знаешь, что будет?

– Что?

– Еще сильней прилучится к тому, другому.

– Пропади ты со своим любистком! Каркать умеешь, а помочь не хочешь.

– Послушай: я другое былье, что в земле растет, знаю. Кто его отвару выпьет, два дня и две ночи лежмя пролежит, про все позабудет. Дам я ей этого зелья – а ты…

Казак дернулся в седле и уставил на колдунью свои горящие во тьме очи.

– Чего-чего?

– Т а й г о д i! – выкрикнула ведьма и залилась зычным смехом – точно кобылица заржала.

Смех этот зловещим эхом прокатился по оврагам.

– Сука! – сказал атаман.

Глаза его стали постепенно меркнуть, и он снова глубоко задумался, а потом заговорил словно бы сам с собою:

– Нет, нет! Когда мы Бар брали, я первым в монастырь ворвался, чтоб от сброда пьяного ее уберечь, снести башку каждому, кто хоть пальцем ее коснется, а она себя ножом и теперь божьего свету не видит… А тронь я ее, опять схватится за нож или в речку прыгнет – не уберечь ее тебе, бессчастный!

– Лях ты душой, не казак – девку по-казацки приневолить не хочешь…

– Кабы я лях был! – воскликнул Богун. – О, если бы я был лях!

И, пронзенный болью, за голову обеими руками схватился.

– Причаровала, гляжу, тебя эта полячка, – пробормотала Горпына.

– Ой, причаровала! – печально ответил казак. – Чтоб мне от шальной пули пасть, на колу собачью жизнь окончить… Одна она нужна мне, и больше никто, а я ей не нужен!

– Дурной! Она ж твоя! – сердито воскликнула Горпына.

– Замолчи! – вскричал казак в ярости. – А если она на себя руки наложит? Да я тебя разорву, себя искалечу, башку разобью об камень, на людей кидаться, как пес, буду. Я бы душу за нее отдал, славу казацкую отдал, за Ягорлык убежал, людей бы своих бросил! Хоть на край света, лишь бы с ней… С ней хочу жить, возле нее подохнуть… Вот оно как! А она себя ножом! И из-за кого? Из-за меня! Ножом себя, понимаешь?

– Ничего ей не станется. Не помрет.

– Помрет – я тебя к двери приколочу.

– Нету над ней твоей воли.

– Нету, нету. Пусть бы уж меня ножом пырнула, хоть бы убила, и то лучше.

– Глупая ляшка. Нет бы ей прилепиться к тебе по доброй воле! Где она краше сыщет?

– Помоги ты мне, а я тебе дукатов горшок насыплю и в придачу еще один – жемчугу. Мы в Баре много чего взяли, да и прежде брали.

– Богат ты, как князь Ярема, и славен. Говорят, тебя сам Кривонос боится.

Казак махнул рукой.

– Ч т о с т о г о, к о л и с е р ц е б о л и т ь…

И снова настало молчанье. Берег реки делался все более дик и пустынен. Белый свет луны причудливо искажал очертания скал и деревьев. Наконец Горпына сказала:

– Вот оно, Вражье урочище. Дальше всем бы рядом лучше быть.

– Почему?

– Гиблое место.

Они придержали коней, и минуту спустя едущие позади их догнали.

Богун привстал в стременах и заглянул в люльку.

– С п и т ь? – спросил он.

– С п и т ь, – ответил старый казак, – с о л о д к о, я к д и т и н а.

– Я ей сон-травы дала, – сказала ведьма.

– Полегче, осторожно, – повторял Богун, не сводя глаз со спящей, – щ о б в и ї ї н е р о з б у д и л и. М i с я ц ь ї й п р о с т о в л и ч к о з а г л я д а е, с е р д е н ь к у м о й о м у.