Офсайд

Я посмотрел на себя и осознал, что сижу на скале полностью обнаженный. Я снова перевел на нее взгляд, стараясь понять, нужно ли мне стыдиться отсутствия одежды, но она просто смотрела на меня вопросительно, ожидая ответа.

Однако у меня его не было.

Когда я окончательно проснулся, то с мгновение был дезориентирован, но меня совершенно не беспокоило, где я находился.

Свет в комнате был приглушен, а часы на ночном столике показывали двадцать минут девятого. Было тепло и уютно, и меня окружал восхитительный запах. Я не мог его описать, но определенно мог дать ему название — Румпель. Пахло ею. Я прикрыл глаза и глубоко вдохнул, прежде чем вновь их открыть и сфокусироваться на окружающем.

Николь сидела на полу, обложенная стопкой книг и бумаг, рядом с ней стояла лампа. Она «металась» между большим учебником, тетрадью, в которой с остервенением заносила пометки, и листком с заданием. Время от времени она прихватывала кончик карандаша губами и грызла его. Услышав, что я пошевелился на кровати, она подняла на меня глаза.

— Хей, — тихо сказала она.

— Хей, — хрипло ответил я, прочистил горло и попробовал еще раз. — Привет.

Она улыбнулась, но улыбка совсем не затронула ее глаз.

— Как ты себя чувствуешь?

Умирающим… опустошенным… мертвым… возрожденным… замерзшим… согревшимся… неуверенным…

Не знаю, поэтому просто пожал плечами.

— Голоден?

Я снова пожал плечами.

— Уже поздно, — тихо произнесла Николь. — Хочешь позвонить своему папе и сообщить, где ты?

Я покачал головой.

— Может он беспокоится.

— Не беспокоится, — сказал я. Не думаю, что папа вообще волновался обо мне в том смысле, который она в это вкладывала. Он бы взбесился, если бы я не пошел на очередную тренировку или не появился на игре, но была суббота, и я ничего не пропускал. Не думаю, что в данный момент его особо заботило расписание моих силовых тренировок. Однако это заставило меня задуматься о том, как ее отец отнесется к тому, что я лежу в ее постели.

Дерьмо.

— Твой папа дома? — спросил я. Мои глаза чуть увеличились в панике от осознания того, где именно я сейчас находился — в доме шерифа, в кровати его дочери.

А ведь у него была пушка.

— Нет. — Николь слегка закусила нижнюю губу, чтобы не улыбнуться. — Он на рыбалке и до завтра не вернется.

— Ох. — Я снова расслабился. Мое зрение было размыто, от того что я спал, зарывшись в ее белоснежную наволочку. Я опять вдохнул, позволяя ее запаху перекрыть на мгновение все прочие чувства.

— Ты не хочешь пойти домой? — вдруг спросила Николь.

Я категорично покачал головой.

— Тебе действительно следует.

— Нет.

— Почему нет?

Ее голубые глаза были устремлены на меня, и я хотел ей рассказать. Я хотел рассказать ей все, но знал, что не могу. Как я мог сказать ей, что именно в этот день — из всех дней — пойти домой — это последнее, что мне хочется сделать? Как можно объяснить кому-то, как сильно тебя ненавидит твой собственный отец? Как объяснить, что он бы предпочел, чтобы в тот день вместо нее умер ты?

Я бы тоже это предпочел.

— Я не собираюсь домой. Но я могу уйти. Я не хочу… мешать.

— Ты не мешаешь, — сказала она. Ее голос был по-прежнему мягким и теплым, и это напомнило мне о моем странном сне. Хотя я и помнил все прочее, но редко помнил свои сны. — Но все же, думаю, твой отец хотел бы знать, где ты. Он должно быть волнуется…

— Поверь, — я облизнул губы, ощущая их сухость. Весь день я не пил никакой жидкости. — Он не волнуется и не ищет меня.

Казалось, она некоторое время это осмысливала.

— Ты хочешь остаться тут? — спросила она.

Мое сердцебиение чуть ускорилось.

— А можно? — мой голос был едва громче шепота.

Она кивнула и положила карандаш на тетрадь, прежде чем вновь взглянуть на меня, нахмурив брови. Она подогнула под себя ноги и грациозно встала, не используя рук для баланса. Сделав два шага в мою сторону, она села на край кровати, протянула руку и провела ею по моим волосам. Я прикрыл глаза, наслаждаясь ощущениями.

— Ты расскажешь мне о ней? — мягко спросила Николь, в то время как ее пальцы скользнули за мое ухо.

Я посмотрел ей прямо в глаза, ища в них сам не знаю чего. Никто никогда не спрашивал меня о маме, очевидно из-за того, что все в городе ее знали. Раньше я никогда ни с кем про нее не говорил, и я осознал, что на самом деле хотел рассказать о ней Николь.

— Она играла на пианино. — Я снова зарылся головой в подушку. — И писала пьесы. Она написала мюзиклы и даже музыку к ним. Ни один из них не был особо популярен, но множество различных театральных групп их ставили. Всем всегда нравилось то, что она писала.

— Я бы хотела увидеть некоторые из них, — сказала Николь. Я снова перевел на нее взгляд.

— Правда?

— Да, правда, — она слегка улыбнулась, но мимолетно.