Офсайд 2

— Мы все исправим, Джейс. Ты просто позволь помочь тебе. Я знаю место, где ты обретешь покой в душе и излечишься от боли и гнева. Я отвезу тебя. Когда-то я был таким же, как ты. Мне было двадцать, когда вся моя семья погибла в авиакатастрофе. Мама, две сестренки, отец и бабушка с дедушкой. Все, понимаешь? У меня была сессия как раз в это время, поэтому я не был с ними. И моя ненависть, и гнев обрушились на весь окружающий мир. В один прекрасный день я взял пистолет и пришел с ним в университет, поднялся к ректору, который принимал в тот роковой день у меня экзамен, и направил на него оружие. Он не уговаривал меня, не звал на помощь, не вызвал полицию. Он сказал, что любит меня, что разделяет мою боль, что знает место, где мое сердце исцелится. И я поверил. Я позволил ему помочь мне. Он отвез меня в Тибет, к старому отшельнику, и я целый год прожил в хижине высоко в горах. А сейчас я здесь и готов то же самое сделать для тебя. А знаешь, почему? Никакие сеансы и терапия не поставят тебя на ноги, не сделают тем человеком, которым ты хочешь быть. Потому что ты не знаешь и не представляешь, кем хочешь быть на самом деле. Ты только что понял, что, вообще, мало знаешь о себе.

Я слушал его тихий, успокаивающий голос, подвергаясь его исцеляющему воздействию. Возможно, он снова использовал одну из своих практик управления и направления сознания, но я почувствовал, что готов снова довериться ему.

— Но сначала мне нужно выйти отсюда? Так? — я вопросительно посмотрел в глубокие спокойные глаза Джонатана.

— Твой отец позаботится об этом. Он уговорит девушку не возбуждать против тебя дело. Процесс, конечно, запущен и шумиха поднялась немалая, но если она пойдет на мировую, то обойдется без срока. Не давай пока никаких показаний. Нам нужно дождаться версии ее адвокатов, а только потом сможем подтвердить или опровергнуть…

— Я не могу, Джон, — резко выкрикнул я. И он успокаивающе положил руку на мое плечо.

— Девушка в порядке. Ее скоро выпишут. Я узнавал, и мне сказали, что тяжелых повреждений не было.

— Я не знаю, что делал с ней, — закрыв глаза, я отвернулся, не в силах смотреть в глаза человеку, который многократно предупреждал меня. — Я не помню.

— Совсем? — осторожно спросил Джон. И я кивнул.

— Последнее воспоминание, это… как я связываю ее. А потом — полный ноль.

— Полицию помнишь?

— Да. Это… да. Смутно. Я очнулся еще, когда все тихо было. Лекси… — я сглотнул, произнеся имя, которое теперь казалось чьим-то чужим, из другой жизни, незнакомым. — Ее голова лежала на моих коленях, она смотрела на меня. А я не понимал… что, что случилось. Почему она так выглядит. Боже, я никогда не забуду, как она на меня смотрела. Никакой ненависти, страха или боли. Она почувствовала, что я вернулся, и в ее глазах была любовь, черт бы ее побрал. Она прошептала мое имя с нежностью и облегчением, словно не я… не я сделал ее такой… Джон, ты меня обманываешь. Она не в порядке. Я своими глазами видел. И я хочу знать, пусть она скажет, я должен заплатить за каждую ссадину на ее теле. Боже, Джон… — я скинул его руку со своего плеча и упал на бок, уткнувшись лицом в подушку. — Уходи, не смотри на меня. Не нужно.

И Джон ушел, оставив меня наедине с разбитым сердцем и муками совести. Когда через три дня он вернулся, я все еще был не в себе. Адвокаты Лекси хранили молчание, а я снова и снова изнурял свою память безуспешными попытками вспомнить, что происходило между мной и Лекси в закрытой зеркальной комнате. Следствие изъяло содержимое камер, которые были натыканы, как по всему дому, так и в зеркальной комнате. Но они найдут только грязную сцену в гостиной, потому что перед тем, как… Я отключил камеры в нашей с ней темнице.

— Узнаешь? — Джон протянул руку, и я увидел футляр для музыкального инструмента. Губы дрогнули в циничной улыбке.

— Издеваешься? Какого хрена ты мне приволок скрипку?

Джон подозвал охранника и попросил его снять мои наручники.

— Давай, попробуй, Джейс. Ты ничего не теряешь.

Я отрицательно тряхнул головой, но скрипка так и притягивала мой взгляд. Немыслимо, мои руки двадцать с лишним лет владели только мячом. Потирая свои запястья, я невольно шевелил пальцами, как бы перебирая струны. Я помнил… черт.

— Держи. — Джон протянул мне инструмент, и я взял. Сам не поверил, что сделал это.

Я знал, как держать ее, как управлять смычком, как наклонять голову и какой звук получится, если нажать в самом основании, большим пальцем… Мои грубые руки, привыкшие к агрессивной игре на стадионе, бесконечным дракам и дебошам, без всяких репетиций, вспомнили, что способны творить нечто чудесное удивительное и хрупкое… Неужели это было во мне всегда?

— Ты поедешь со мной? — спросил Джон, когда я закончил и отложил инструмент в сторону. Я тяжело и взволнованно дышал, совершенно потрясенный и почти счастливый.

— Да, Джон. Я поеду, — кивнул я.

— Тогда, собирайся. У тебя слушание дела прямо сейчас. Александра Памер согласна на примирение сторон, — произнес Джонатан, убирая скрипку обратно в футляр. Все радостные эмоции мгновенно покинули меня, и я снова окаменел.