Офицерский гамбит

В себе самом и в жене, наездами посещающей украинскую столицу, Артеменко все чаще замечал некую, немного пугающую его метаморфозу. С одной стороны, после шумной, хаотично живущей Москвы Киев казался полковнику исполненным спокойствия; тут присутствовал аромат гармонии, над городом витал особый дух, остро впитываемый москвичом. Алексей Сергеевич не заметил сам, как проникся этим духом вездесущей свободы, более размеренного в сравнении с Москвой движения, простора. Здесь не было привычной заносчивости и деспотичности, не было слышно суконной, назидательно звучащей речи, хотя порой он ощущал пресыщение от многих, имеющих возможность говорить публично. Преимущественно это были небедные люди, из власти, от власти или работающие на власть, которые беззастенчиво покупали себе места на телешоу, заполняя собой информационное пространство. Но Артеменко, видя их, улыбался: их примитивность и скудоумие не позволяют им самим понять, что их сверхчастое появление на экранах вызывает раздражение обывателя вместо ожидаемого ими восхищения. Не по душе были Артеменко и закрытость, чрезмерная зажатость большинства встреченных им украинцев, за которыми ему виделось скупердяйство и склонность к почерпнутому у греков интриганству. И все-таки ему нравилось находиться в Киеве вместе с женой, когда она затмевала собой его работу, и от этого появлялось ощущение беспечного парения на воздушном шаре, в которое вплетались оттенки острого ликования. Артеменко сам не понимал изменений своего настроения, когда подавленность киевской миссией сменялась у него беспричинной радостью. Аля сама дала ему подсказку, заметив, что в эти дни он становится самим собой и живет непринужденной, естественной жизнью. Она не произнесла ни слова о работе, но он тотчас понял намек. По ее версии выходило, что его деятельность, его миссия вступает в противоречие с самой жизнью, великим таинством творения, с ее скрытым смыслом, а все сводится к упрощенной, преимущественно бессмысленной борьбе за власть или ресурсы. «Ты разучился наслаждаться жизнью, отдыхать, переключаться», – бросила жена невзначай, а Алексей Сергеевич подумал про себя: «А разве я когда-нибудь умел жить не работая, разве я когда-нибудь думал об отдыхе?» Аля будто уловила ход его мыслей и сочла нужным объяснить: «Речь вовсе не о том, чтобы искать наслаждений и отдыха. А о том, чтобы научиться переключаться и так восстанавливать силы, обеспечить правильное течение энергии в тебе и вокруг тебя». Он не понял: «Как это?» «Я тебя научу, – пообещала Аля, – в следующий приезд. А еще лучше ты приезжай домой». Последние слова она сказала уже на перроне, садясь в поезд. Сквозь толщу вагонного, грязного даже в сумерках стекла она долго покачивала мужу ладошкой. Артеменко же смотрел не мигая в ее глаза. И его не покидал вопрос: может быть, он в самом деле прицепил свой вагон не к тому поезду и теперь что-то важное все время неотступно ускользает от него?

Жена оставила Алексею Сергеевичу книгу. «Полистать», как она говорила. Она пробыла с ним в Киеве четыре дня и исчезла, как марево, как веселое, неземное облачко. Только после отъезда Артеменко ощутил, сколько его психологических неурядиц и проблем безропотно взяла на себя жена. Он преисполнился безмерной благодарностью Але за приезд и, как только снова почувствовал в ней своего ангела, тут же позвонил.

Жизнь как будто вернулась к нему. Он позвонил дочери, живо интересуясь ее делами, чем слегка напугал ее. Женя даже спросила, уж не случилось ли чего – такое впечатление произвел на нее внезапный звонок отца. Артеменко же сказал себе, что будет делать это регулярно. Затем он позвонил матери и намеренно долго, даже против ее воли разговаривал с нею о всякой всячине. Выросшая в трудных советских условиях женщина все время была в напряжении – сколько же он выложит за междугородний звонок? И не поверила, что для него такие звонки бесплатны. Не поверила, что он имеет возможность говорить с кем угодно и сколько угодно – иначе бы он звонил чаще. Алексею Сергеевичу стало стыдно – он не звонил лишь потому, что всегда был основательно занят. Не столько даже был занят, сколько считал себя таковым. Вообще после приезда Али он находился теперь в состоянии несвойственной ему странной экзальтации, как будто накачанный психотропными препаратами. Все это время он почти не вспоминал о работе, окунувшись в приятные беседы о будущем, теперь переросшие в размышления.