Офицер флота

Х у д о ж н и к. Теперь мне самому кажется, что мое существование до сих пор было каким-то... удивительно нелепым. Почему меня не пускали гулять? Плохая погода. Допустим. Плохая погода не бывает круглый год. Ко мне не пускали людей, которые мне нравились. Теперь я живу, как все: хожу по улицам, встречаюсь с людьми... Наконец, я работаю! Раньше мне разрешали писать только два часа в день. Какая чепуха! Так нельзя работать. Ничего нельзя сделать порядочного.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Я и говорю - божество. Здорового мужика посадили под стеклянный колпак. Натоплено, как в бане, кругом гомеопаты, приживалки, избранные, преданные... Ах, Иван Константинович, сквозняк! Ах, Ивана Константиновича нельзя волновать... Тьфу! Не могу вам выразить, до чего вы мне были противны.

Х у д о ж н и к. Ну, вот уж и резкости. Прошу прощения... (Поднял кверху глаза, прислушивается.)

Музыка замолкла. Женский голос, приглушенный

расстоянием, произносит несколько фраз: вероятно,

объявляет об окончании концерта и анонсирует

следующую передачу.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Что такое? Вам нехорошо?

Х у д о ж н и к (улыбается). Напротив. Я очень рад. Катя сегодня свободна и ночует дома. Отлично.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Откуда вы знаете?

Х у д о ж н и к (хитро). О, это моя маленькая тайна. Я всегда знаю, когда она придет.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Начинается! Тень на ясный день. Терпеть не могу мистики.

Х у д о ж н и к. Не сердитесь, милая женщина. Я вам сознаюсь. Теперь у нас нет телефона, и мы с Катюшей составили маленький заговор. Вы слышали, она сказала: "Передача окончена". Достаточно - я знаю: она придет. Тут вся штука в интонации. Ловко? Только вы, пожалуйста, нас не выдавайте. У них на Радио ужасные строгости - еще нагорит нам... (Заторопился.)

Т у л я к о в. Товарищ художник!

Х у д о ж н и к. Вы - меня?

Т у л я к о в (приблизился). Так точно. Разрешите к нам обратиться.

Х у д о ж н и к. То есть, как это?.. А-а! Вы хотите со мной поговорить? Ну да, конечно, пожалуйста...

Т у л я к о в (смущаясь). Такой вопрос: вы, значит, но специальности являетесь художник?

Х у д о ж н и к. Совершенно верно.

Т у л я к о в. Ясно. Так вот у нас на лодке такой спор вышел: одни говорят, что вы якобы однофамилец...

Х у д о ж н и к. Позвольте?..

Т у л я к о в. Минуточку... А вот я им как раз и заявляю, что вы именно есть тот самый... ну, знаменитый... вот, что в Русском музее...

Х у д о ж н и к. В Русском музее? Да, там есть мое... Много моих гуашей, масло...

Т у л я к о в (радостно). Факт, значит? Разрешите... (Отнял у художника чайник, выплеснул воду и подставил под кран кипятильника.) Вот, пожалуйста. Может, чайку попьете. И еще разрешите узнать: вы давно здесь проживаете?

Х у д о ж н и к. Да, много лет. Пожалуй, больше сорока.

Т у л я к о в. Так. И еще, извиняюсь, такой вопрос: почему вы не эвакуированный?

Х у д о ж н и к. Почему? Видите ли, это не так легко объяснить. Когда сживаешься с этой цветовой гаммой, сорок лет пишешь эти восходы и закаты, становишься почти неодолимым от пейзажа. Вы меня не совсем понимаете? Короче говоря, вероятно, я слишком петербуржец.

Т у л я к о в. Как? Ну да, ну да, ленинградец. Ясен, ясен вопрос. (Пауза.) А на рояле это вы играете? У нас с мостика хорошо слыхать. Ребята выйдут покурить - слушают.

Х у д о ж н и к. Нет. Это не я. Это дочь. Теперь уже она не играет. Холодно. Струны лопаются.

Т у л я к о в. А вы обратитесь к нашему командиру. Разрешит - так я зайду. Туляков моя фамилия. Главный старшина.

Х у д о ж н и к. Ну, это неудобно. А вы разве умеете настраивать фортепиано?

Т у л я к о в. Не знаю, не пробовал.

Х у д о ж н и к (смеется). Так как же вы...

Т у л я к о в. Как-нибудь разберемся. Играть - это действительно артистом надо быть, а самый этот рояль, он ничего такого особенного из себя не представляет. Механизм.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Тише! Сводка!

Очередь у кипятильника замерла. Журчит радио.

Т у л я к о в (шепотом). Наши на юге дают жизни...

Х у д о ж н и к. Как вы сказали?

Т у л я к о в. Наши, говорю, дают немцу жизни.

Х у д о ж н и к. А! Да-да. Великолепно!

Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч (громко). Возмутительно! Я решительно протестую. В чем дело, я беру на двоих: на себя и на жену...

Г о л о с а. Тише, черт бы вас!..

- Заткните ему глотку!

Х у д о ж н и к. Не расслышал. Что, что на Ленинградском?

Ю л и я  А н т о н о в н а. Ничего. Все то же. "Три пулемета, два миномета...".

Т у л я к о в. Окопался, дьявол. Измором хочет взять.

По набережной мечется какая-то женщина в платке.

Подбегает к лодочному трапу.

Ж е н щ и н а (кричит). Моряки, дайте хлеба!

Г л а з ы ч е в (у трапа). Пройдите, гражданка. Нельзя. Не разрешается.

Ж е н щ и н а. Морячок, дорогой! Молодой человек! Сын у меня ваших лет. Флотский. Вот глядите - полевая почта номер тысяча один... ох, в глазах темно...

Г л а з ы ч е в (мягче). Проходите, мамаша. Сами жмемся, животы подводит.

Команда "Смирно!" По трапу спускается Горбунов. Ему

лет тридцать, выглядит он, впрочем, как многие

подводники, старше своих лет. Он суховатый, очень

подтянутый. С ним инженер-механик Ждановский, человек