Офицер артиллерии

— Постой-постой, — услышал он в то же самое время позади себя окающий голос и, вздрогнув от неожиданности, оглянулся. — Это я сам сделаю. Это дело, брат, искусства требует.

Михалев сбросил полушубок и взял из рук Васильева чайник для заварки. Ополоснув его кипятком и всыпав чаю, поставил на кипящий чайник.

Васильеву не терпелось заговорить о рекомендации, но он не хотел делать это первым и, в свою очередь, ждал, что об этом начнет комиссар. Но Михалев молчал. Тогда Васильев нехотя, а потом все более и более увлекаясь, стал рассказывать о приспособлении, которое придумали его разведчики для засечки орудийных и минометных батарей противника, ведущих огонь ночью. Он подвел комиссара к амбразуре и показал несколько проволочек, вертикально натянутых на некотором удалении от стереотрубы.

— Каждая проволочка находится точно в створе с засеченной в дневное время батареей или орудием, — пояснил он. — Ночью же мы наводим стереотрубу на вспышку, и если направление совпадает с какой-либо проволочкой, то мы точно знаем, что это за цель. И просто и удобно…

— Неплохо, — похвалил Михалев. — А если не совпадает, тогда как? — подумав, спросил он.

Васильев пожал плечами.

— Ну, тогда надо засекать обычными способами. Трудно, конечно…

— Вот-вот. И трудно, и точность невелика. А ты подумай, как лучше сделать, пораскинь мозгами, с людьми посоветуйся.

За чаем Михалев расспросил Васильева о том, вовремя ли доставляются в батарею газеты, как организуются коллективные читки, выпускаются ли боевые листки.

Васильев сказал, что сам регулярно проводит политинформации.

— Знаю. Это хорошо, — перебил Михалев и, вдруг подняв голову, посмотрел в глаза Васильеву. — А что это у тебя произошло с Урсунбаевым? Ты что же это, до рукоприкладства дошел?

Васильев, чувствуя, как краска бросается ему в лицо, отвел глаза. «И об этом знает», — подумал он и энергично запротестовал:

— Товарищ старший политрук, ведь как дело было. Этого Урсунбаева, помните, я сам в батарею взял, ну и… долгом своим считал сделать из него артиллериста. На первый случай — заряжающего. А он выстрела боится. Я его во время стрельбы к орудию, а он только «Огонь!» услышит, уши руками зажмет и — в сторону. Бился-бился, что с ним сделаешь? Ну и…

— Ну и что? — вставил Михалев, с трудом удерживаясь от смеха: он только что слышал эту историю от самого Урсунбаева.

— Ну, подвел я его к орудию и стоял с ним так, пока огонь вели… Какое же тут рукоприкладство…

Михалев теперь уже откровенно расхохотался.

Глядя на него, заулыбался виновато и Васильев. Он понял: гроза прошла.

А Михалев, отдышавшись, спросил:

— А знаешь ли ты, что Урсунбаев сам по этому поводу говорит? «Зачем, говорит, командир ругал-ругал? Сразу бы так сделал. Я теперь ничего не боюсь». Что ж, как сугубо индивидуальный, такой метод, может, и оправдан, но больше его не повторяй.

Михалев стал собираться, Васильев стоял молча. «Что же, он забыл? Неужели раздумал?» Улыбка постепенно сползла с его губ, и он уже было открыл рот, решившись напомнить, но Михалев, одетый, вынул из кармана вчетверо сложенный листок бумаги и протянул Васильеву.

— Вот тебе рекомендация. Думаю, кандидат ты достойный. Подчиненные тебя уважают и даже, я бы сказал, любят. Дорожи этим. Ну а недостатки… Ты сам их знаешь, исправляй. Я, между прочим, пишу там и об этом. Чтобы помнил.

И, крепко пожав руку оторопевшему Васильеву, Михалев вышел.

— Товарищ старший политрук, — очнувшись, закричал Васильев, выскочив из блиндажа. — Провожатого возьмите.

— Не надо, сам дойду, — послышался удаляющийся голос комиссара, — дорогу знаю хорошо, а стреляют сейчас редко.

* * *

…Быстро, незаметно промелькнула дружная весна, началось лето, а вместе с ним и новое наступление немецко-фашистских войск. Снова загремели по всему фронту ожесточенные бои, закурилась пыль по дорогам. Войска медленно отходили, оказывая упорное сопротивление врагу. Вместе с ними отступал и дивизион Ковтунова. От рубежа к рубежу откатываясь назад, батареи вели огонь прямой наводкой по танкам и пехоте.

Злые, молчаливые, в коробящемся от пота и пыли обмундировании шли артиллеристы через города и села, шли на восток, а оглядывались на запад. Они знали, что вернутся еще, чтобы отомстить за поруганную землю, за кровь товарищей. Шебекино, Старый Оскол, Новый Оскол, Острогожск… — отмечал у себя на сложенной гармошкой, пахнущей свежим гуммиарабиком карте Ковтунов и думал: «Да, не придется тебе, Троицкий, и в этом году поступить в институт. Не так, брат, оказывается все просто…» Вместе с войсками фронта дивизия прошла Коротояк и Лиски и прочно закрепилась на Дону у города Серафимович.

Уже гремели ожесточенные бои под Сталинградом, и Военный совет фронта в обращении к войскам призывал стойко оборонять занимаемые рубежи. Оборонять и готовиться к наступлению.