Офелия и Брут

Но Венеру возводил в степень другой, тот с логарифмической линейкой, и я оставлял ей в столе записки: «Не люблю… Не люблю… Не люблю…» и лупил ее во сне по заду чем придется. И может быть плакал от неясности вопросответа. А надо было просто подойти к ней на перемене и хлопнуть ладонью по там-с. Только и всего. Она так ждала. Но я это понял в другом возрасте.

– Орион… Кассиопея…

Меня несло вдоль Млечного пути. Теплая мягкая подушка воды легко покачивалась подо мной. Я то кружился, то плыл боком, то головой, а то ногами вперед. Это было так приятно. Насмотревшись звезд, захлопнуть глаза и только дышать.

Сначала я чувствовал запах шашлыка, сигарет и женских губ. Потом пахло только теплым камнем. Еще немного и все. Остался лишь запах моря. Чистого и свежего. И я снова открыл глаза. Дышал глубоко и ровно, не торопясь, иногда задерживая дыхание. Пытаясь замереть, остановить в себе все: мышцы, сердце и мысли. Нестись по волнам легкой щепкой.

– Орион… Кассиопея…

Это был не мой голос. Но кто-то похожий на меня произнес эти слова совсем рядом. За соседней волной. Слева.

– Орион… Кассиопея…

И справа.

Я не повернул головы. Я догадался:

– Любишь – не любишь?

И услышал:

– Любишь – не любишь?

Слева.

– Любишь – не любишь?

Справа.

– Любишь – не любишь?

Впереди.

– Любишь – не любишь?

Сзади.

– Любишь – не любишь?… Любишь – не любишь?… Любишь – не любишь?…

И я смотрел вверх. А вниз не хотел. Потому что не желал их видеть. Я знал, что они только и ждут, когда перевернусь на живот и посмотрю. И тогда они вцепятся в меня взглядом:

– Любишь? Не любишь?

Анна, ее мать, Лилало, Венера и еще много-много других женщин, девушек, девочек. Они одинаково смотрят оттуда и ждут:

– Любишь? Не любишь?…

А я смотрю на звезды. И я плыву между ними и между тех, что слева и справа:

– Что еще нужно?

– Разве еще что-то нужно?

– Кто сказал, что еще что-то нужно?…

И молчим. И млеем. В забытьи. В забытьи… «Глазки закрывай…»

– Баю-бай… Баю-бай…

Качала меня мама.

– Люблю.

И бабушка:

– На конфетку.

– Люблю.

Крутит задом Венера.

Снова Анна смотрит в упор.

Ли-ла-ло…

Мой язык нем. Под веками – соль. И кто-то бьет меня по ноге. Не сильно. Но ритмично: раз, раз, раз. Надо открыть глаза.

– Солнце!

Оно там, где были звезды. Оно нависло надо мной. Ощупывает меня своим жгучим взглядом. А кто-то бьет по ноге. Не сильно. Но ритмично: раз, раз, раз.

Поворачиваю голову – пирс. Я бьюсь ногой о пирс, с которого меня столкнула Лилало.

Я снова в том же месте. Море не взяло меня – вернуло. Так ничего и не решив. Так ни на что и не решившись.

Я взмахнул руками и легко доплыл до того места, где можно встать на ноги. Вышел на песок. В мокрой одежде побрел к гостинице.

Милиционер на лавочке покачал головой:

– А мы вас обыскались. Оперативки по прилегающим районам разослали. А домой сообщать не стали пока. Признайся, у бабы завис, купальщик?

Я кивнул, и он, записав что-то в блокнот, махнул рукой:

– Иди. Хо-хо… Все мы мужики – одинаковые…

Девицы, сматывающие удочки после ночной ловли у бара, заохали, глянув на мой мокрый вид:

– Вам помочь. Жене позвонить?

Я отказался:

– Спасибо, проститутки.

Старик-швейцар вытянул из-под стула мою сумку:

– Вот, вас из номера еще того дня выселили. Срок-то истек…

Мой срок-то истек…

Я глянул на календарь с курортной девушкой и отметкой текущей даты. Мой срок-то истек. Почти. У меня еще есть, есть время. И я взял билет на поезд.

И вот думаю, думаю, думаю:

– Любишь? Не любишь?

Я думаю, лежа на полке. Я думаю, разминая ноги в проходе. Я думаю, куря в тамбуре. Я думаю у окна. Под подозревающие взгляды соседей. Под чайностаканное звяканье проводницы. Под угрожающее тиканье вагонных колес.

Конечно, у Анны не зад Венеры. Но грудью не уступит Лилало. И Анна не отталкивала меня никогда Венера не спрашивала:

– Любишь? Не любишь?

А Лилало может долго молчать. А Венера вертеть. А Анна быть.

Венера спала с математиком. Лилало не спала со мной – Анна.

Зачем Лилало? Венера просто не знала. Анна хотела.

Венера, прости. И ты, Лилало. Анна, Анна, Анна…

Кровь бьет меня в голову. Не сильно. Но ритмично: раз, раз, раз – раз, раз, раз. Это поезд. Он несется, несет меня, приближает. И чем дальше, тем меньше он стоит на промежуточных станциях. Ему перестают попадаться красные светофоры. И он мчится, мчится, как верный муж из командировки. На всех парах.

Я – в отчаянии. Я смотрю на спутников и, мне кажется, они тоже смотрят на меня. Кивает уснувший лысый мужик: «Любишь…» Качает головой толстая тетка с вязаньем: «Не любишь…» Проходит проводница, привычно вильнув: «Любишь…» Закусила губу соседка-девчонка: «Не любишь…»

А поезд уже втягивается в город. Улицы. Дома. Афиши. Вон на той написано: «Любишь…» Или «Не любишь»… Неразборчиво как-то…

ДУШ

Мать давно зазывала меня к себе:

– Приезжай хоть на недельку.

Я каждый раз отнекивался. Не так-то просто к ней выбраться. От столицы, где живу, до ее областного центра лететь три часа. Затем от того города до другого поменьше ехать на электричке еще два. И потом час-полтора на автобусе до родной деревни.