Одновременно: жизнь

Полюбил я Корфу и, похоже, с первого взгляда. Хочу проиллюстрировать свои признания в любви этому месту коротким эпизодом… На днях сидели в малюсенькой таверне на нашем (а мы его именно нашим и зовём) пляжике. Таверна очень простая, состоит из двух половинок: одна, ближе к морю и под тентом, продуваемая постоянным приятным морском ветром, другая часть таверны – в тени, под капитальной черепичной крышей. Столы под тентом и на ветру деревянные, шаткие, но укрыты бумажными скатертями и сервированы. А те, что в тени, ничем не накрыты и предназначены для того, чтобы там можно было между купаниями выпить, да и только. Сервированные же столы – для тех, кто решил пообедать или поужинать. Обычная практика, ничего особенного. В таверне хозяин-грек обычно на кухне, хозяйка-англичанка, когда муж занят стряпнёй, либо читает бестселлеры, то есть какую-то британскую макулатуру, либо мило беседует с посетителями. Когда у мужа свободное время, они спорят или ругаются. Мужа, конечно, зовут Спирос, её не помню, как зовут. На Корфу, по-моему, каждый второй мужчина Спирос (Спиридон) – это в честь святителя Спиридона, чьи мощи хранятся в церкви его имени в Керкире как главная святыня и ценность. Обслуживает таверну, которую все называют «У Спироса», один официант, молодой парень с наголо выбритой головой. Улыбчивый, разговорчивый, весёлый и шустрый. Он всегда в прекрасном настроении, во всяком случае на людях. Позавчера подошёл к нам и сказал, что у хозяина очень хорошее настроение и он приготовил блюдо из баранины, которому даже названия не придумал, и что больше никогда это блюдо не повторится. Разумеется, мы его отведали. Это была изумительная баранина с баклажанами и какими-то приправами, которую Спирос замотал в тончайшее, как пергаментная бумага, тесто. Нам достался один такой свёрток, потому что, видимо, хорошее настроение у Спироса уже закончилось.

На днях этот парень-официант принёс нам холодного домашнего вина, которое здесь стоит как вода и даже дешевле и наливается не понемногу, а полным бокалом (2 евро за бокал), весело с нами обменялся дежурными фразами о погоде, настроении и здоровье. При этом формальные фразы для него не формальность, а ежедневное наполнение жизни.

Разговаривая с нами, он вдруг поменялся в лице и быстро отошёл от нас. Он увидел двух дам в возрасте немного за тридцать с девочкой лет семи-восьми, которые уселись за соседний столик. Он к ним подошёл и – до этого я не видел, чтобы у него было хоть раз недружелюбное выражение лица – и вот с недружелюбным и даже жёстким выражением лица металлическим голосом он сказал, что обслуживать их не будет, и попросил уйти. На совсем плохом английском те сказали, что он не имеет права так разговаривать и что они хотят видеть хозяйку. Он ответил, что хозяйка здесь, но это ничего не изменит: он обслуживать их не будет и хозяйка не сможет на это повлиять. Меня удивила эта сцена, я не понял, почему такая реакция, и откровенно наблюдал за происходящим. Меж тем дамы что-то очень громко обсудили между собой, скорее всего по-румынски, потому что их язык напоминал итальянский, но не был столь благозвучным и характерно интонированным. Одна из дам, наиболее скандальная и решительно настроенная, пошла к хозяйке-англичанке и, размахивая руками, громко, на своём подобии английского, сказала, что ей в этом заведении хамят, что это безобразие, что они имеют право заходить куда угодно и что владельцы должны радоваться тому, что им принесли деньги. Маленькая хозяйка, опустив очки на кончик носа и закрыв книгу, которую читала, выслушала её со сдержанной улыбкой и сказала, что не может изменить решения своего официанта и что дамы имеют право на всё, кроме того, чтобы быть обслуженными в этом заведении. Тогда посетительница метнулась к официанту, показала ему деньги, потрясла ими в воздухе перед его носом и заявила, что хочет два капучино, на что услышала спокойный, уверенный ответ, что именно её деньги ему не нужны и что им необходимо как можно скорее покинуть таверну. Фыркая, сыпя понятными только им ругательствами, хлопая несуществующими дверьми, дамы удалились. Я допил вино и, подозвав официанта с просьбой принести ещё бокал, не удержался и спросил, что было не так с этими дамами. Официант рассказал мне, что дамы приходили накануне, ужинали, вели себя высокомерно и ругали еду. Однако это их право. Но сегодня они пришли, уселись за сервированным к обеду столом и потребовали кофе. На что им было сказано, что если они не будут есть, им следует перейти в тень, за столики для напитков. Они начали возмущаться, ругаться, заявляя, что они платят и могут сидеть где угодно и что если так, они пойдут в другое заведение. Им тут же предложили пойти в другое заведение, что они и сделали. А другое заведение находится рядом, это ресторанчик классом повыше, аж с текстильными скатертями. Им там тоже, очевидно, отказали, и они вернулись. А тут уже не хотели их принимать.