Ящик сник, словно неполитый вовремя тюльпан. Он понял, что на него легла тень преисподней, и, потому советы Торфа отскакивали от него, как стенки горох. И только однажды, после тяжелого молчания, он сказал:
— Мою несознанку в расчет не берут. Когда я там был, в хлеву спал пьяный мужик, хахаль этой синемордой, которую я распотрошил. Оказывается, он все видел. И не только он. Придется, рот-фронт, каяться… Мне надо было, когда предлагали, написать явку с повинной. Возможно, учли бы…
Торф не стал его разубеждать, он только сказал «да» и то с таким вывертом, что ни Генка, ни забитый Жора так ничего и не поняли.
— Беги, мой друг, в свое уединение. Я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый свежий ветер!
Генка от таких неожиданных слов чуть не упал с нар. Ему показалось, что он находится в жутком сне, который не кончается и где все происходящее — сумасшествие и призрачность. Он хотел переспросить Торфа, вызвать его на обычный разговор, чтобы убедиться, что тот не спятил и находится в здравом уме.
Между тем, Семен подошел к подавленному, находящемуся в прострации Ящику и, выждав минутудругую, сказал:
— Ты, конечно, можешь поступить по своему усмотрению, но с моей колокольни — если уж пошел на несознанку, держись этого до конца. Небольшой, но шанс есть. Возможно, сразу это ничего не решит, но зато может сыграть потом, когда будешь о помиловании просить президента… Но если честно, лучше будет для всех, если ты, Жора, сменишь среду обитания. Ты, парень, сделал серьезный перебор…
Суд в один день не закончился, и потому приговор было решено зачитать на следующий день. В камеру Ящик возвратился в сопровождении автоматчиков и всем своим видом напоминал мешок с песком — такой же инертный и тяжелый.
Он упал на нары и, наверное, не встал бы до следующего утра, если бы не громыхнула дверь и в камеру не ввалилась шумная компания телевизионщиков. Их сопровождали двое полицейских и контролер. Главной была молодая пигалица, которая довольно бойко поинтересовалась — кто тут Ящик Георгий? В камере от софитов стало нестерпимо светло, и вся ее неприглядность открылась как бы в увеличительном виде.
Девица пыталась заговорить с Жорой, но он ее проигнорировал. Тогда она подошла к Кутузову и поинтересовалась:
— Вы здесь давно? Не могли бы сказать несколько слов о своем товарище?
Кутузов смотрел на пигалицу — с лисьим лицом, суетящуюся — и думал, как бы поинтеллигентнее послать ее к такой-то матери.
— Кто вам, собственно, нужен — я или он?
Генка отвернулся от направленной на него камеры. Он понимал, что к ним ввалилась похоронная команда, свора шакалов, бегущая по кровавому следу.
— Нам надо для вечерней программы «Панорама» задать ему только два вопроса, — нервничала девица. — Только два вопроса! Он совершил страшное преступление, и общественность интересуется — почему он это сделал, что он чувствовал тогда и что он чувствует сейчас, когда ему вынесли смертный приговор?
Вмешался Торф.
— А что бы ты чувствовала, мамзель, если бы оказалась на его месте?
Та мгновенно отреагировала: — Каждый из нас на своем месте. Извините…
— Стоп! — вдруг рыкнул Жора. — Стоп! Мне еще не вынесен смертный приговор, но если ты, шалашня, покажешь меня сегодня по телевизору, то завтра такой приговор мне обязательно вынесут.
Все понимали, что происходит. На Ящике уже стояло несмываемое клеймо: смертник, и об этом общественность, по мнению этой пигалицы, должна узнать первой.
Торф подошел к полицейскому и стал тому что-то объяснять. Полицейский пожал плечами, продолжая вертеть в руках очко наручников, пристегнутых к поясу.
— У них, — кивок в сторону оператора, — есть разрешение окружного прокурора, съемка разрешена, и я здесь ничего не решаю.
Ящик подошел к нарам и сел на край. Руки, чтобы не выказывать дрожь, он зажал между коленями. Возможно, в этот момент в этом спектакле он увидел для себя какой-то смысл.Но как бы там ни было, собравшись, он прямо взглянул в направленный на него объектив и твердо, не сбиваясь, молвил:
— Весь мир бардак, и ты, сучка, в том числе, хуже любого СПИДа. Я лично не чувствую за собой никакой вины. Жизнь сыграла со мной в подлянку, и я ей ответил тем же. А что я сейчас чувствую — это, извини, не твое собачье дело. Если хочешь хороший кадр, подожди, ты его сейчас получишь…
Ящик приподнялся с нар и неуловимым движением приспустил с чресел штаны. Обнаженной задницей он повернулся к свету. А чтобы было эффектнее, он резко нагнулся, и всем, кто смотрел в его сторону, открылся грандиозный прыщавый матово-серый зад Ящика.
У пигалицы вдруг задергалось веко, и она, покраснев до корней волос, зажав рот платком, ринулась из камеры. Несколько мгновений оператор продолжал снимать Жорин «глобус» и, наверное, внутренне ликовал от такого подарка судьбы.