Однократка

— Сугубо между нами, — заговорщицки проговорил следователь. — По дороге из криминологического центра, после экспертизы, исчез ваш перочинный нож. Стажер из академии полиции вез его в папке вместе с заключением эксперта. Когда входил в электричку, кто-то у него вырвал папку и скрылся в толпе.

— Какое это для меня имеет значение?

— Идет служебное расследование — не был ли этот стажер с вами в сговоре. Возможно, он это сделал из корыстных побуждений, чтобы лишить следствие главного вещдока.

— Но ведь это ничего не меняет.

— Как сказать. Это будет зависеть от того, что вы еще изобретете до суда. Например, по законам США отсутствие главной улики, каковой является орудие убийства, ведет к пересмотру дела, которое может затянуться на годы или вообще рассыпаться. Правда, многое зависит от адвоката.

— Значит, дело может затянуться, а я буду здесь сидеть и до второго пришествия куковать?

— Мы не в Америке. Вас все равно осудят и дадут срок. Все дело в том — какой срок? Но психологически вы со своим адвокатом будете в выигрыше. В небольшом, но в выигрыше.

— Скажите, вы видели мою жену? Генка хотел сразу об этом спросить, но не представлялось возможности.

— Да, несколько раз с ней встречался, и она как свидетель твердо стоит на том, что вас спровоцировали. И очень кается, что не послушала вас. Говорит, что на нее нашло какое-то помутнение, сумасшедший миг, чего она и сама толком не может объяснить. По-моему, Кутузов, у вас прекрасная жена и верная подруга.

Генке хотелось крикнуть: верная подруга по ночам сидит дома! Но он тихо спросил:

— Какая статья, кроме преднамеренного убийства, может быть ко мне применена?

— Злостное хулиганство, но с натяжкой. Если бы Бычков не отдал Богу душу, так бы и было. И, если честно сказать, я не хотел бы, чтобы вы получили большой срок. Вы заслуживаете снисхождения хотя бы уже потому, что избавили общество от одного подонка. Разумеется, это не официальная точка зрения, а моя личная. За Бычковым тянется длинный хвост разбоев и недоказанное в суде убийство старой женщины. Он залез к ней в квартиру и, чтобы избавиться от свидетеля, задушил поясом от ее же халата. Но суд свершился — и это сделали вы, Кутузов.

— Спасибо, конечно, за моральную поддержку. Мне этот Бычков снится почти каждую ночь, и я бы его, представься такой случай, снова убил бы… Скажите, господин следователь, где приводятся в исполнение смертные приговоры?

Шило от неожиданности плюхнулся на стул.

— Да никак вы, Кутузов, очумели?! Об этом пока нет и речи.

— Дело не во мне. У нас в камере сидел парень, убивший своего напарника, и еще три трупа на него повесили. Два дня назад его увели без вещей, и мы думаем, что его уже казнили…

— Приговоренные к исключительной мере наказания никогда не содержатся в общей камере. Во всяком случае, так должно быть. Возможно, вашего сокамерника определили в одиночную камеру — такова незыблемая традиция всех тюремных режимов. А где казнят? — Шило пожал узкими плечами. — Лучше об этом не знать. Забудьте и подумайте о себе. И дам вам абсолютно бескорыстный совет: не нагромождайте с таким энтузиазмом домыслы, они вас рано или поздно подведут под монастырь. Вы же не Мюнхгаузен, вы же русский человек, широкая натура, славянская душа…

* * *

Кутузову было неловко надоедать Торфу, но его просто подмывало позвонить домой. Про себя он назначил контрольное время — одиннадцать вечера. Если Люську и на этот раз дома не застанет, значит, его Люська скурвилась…Ему было все противно. Его раздражал Ящик — что-то, наверное, сломалось в его мочевом пузыре, и он без конца бегал на «дырку». В одну из таких ходок Жора пожаловался:

— Рот-фронт, все клапана заклинило, наверное, дает о себе знать тяжелое детство.

— Ты, старик, зря так легкомысленно относишься к этому. — Торф, надев очки, читал какую-то бумагу — Мочевой пузырь одного моего знакомого чуть было не замучил до смерти.

— А что мне теперь делать? Может, однократку трахнуть, чтобы прочистить все каналы?

Генка не обиделся. Он думал о другом — о времени, которое очень медленно тянется к вечеру.

Принесли еду — щи, лишь отдаленно напоминающие человеческую пищу. Похлебал их, и словно все прошло насквозь, не зацепившись ни одной калорией ни за один изгиб желудочно-кишечного тракта.

— Давай сыграем в буру, — неизвестно к кому обращаясь, предложил Ящик.

Торф куда-то стал названивать, и Генка, совершенно не вникая в смысл его разговоров, смотрел на иконку и про себя читал молитву «Отче наш». Однако он знал из нее только фрагмент и, когда дошел до места «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», вдруг засомневался. Правильно ли он сказал: «грехи» или «долги»? Не удовлетворенный обращением к Всевышнему, он обратился к Торфу:

— Сеня, как насчет позвонить?

— Нет проблем! Все мое — ваше, все ваше — не мое… Трубка под одеялом.

— Не сейчас, попозже…

— Хочешь ей устроить вечернюю поверку? Я же тебе уже объяснил: красивую бабу не укараулишь. Смирись. Будет легче жить.