Одно сплошное Карузо (сборник)

Сейчас наша рассеянная по всему миру общественность внимает современному варианту «спора славян», дискуссиям так называемых «авторитарников» и «демократов». Ну, спор как спор, господа, в самом деле, ничего особенного ведь не происходит, вообразите только, какие бы споры запылали, освободись на неделю Москва. Нет, этому спору иной раз придается просто-напросто роковое значение, причем свирепость нынче идет вовсе не с той стороны, откуда вроде бы ожидается, не от «авторитарников», а от тех, кто как бы претендует на больший либерализм, то есть на ироническую, художественную эстетику. С угрюмостью и упорством, достойным лучшего применения, «демократы» говорят о каком-то чуть ли не заговоре «авторитарников», об устрашающем характере их модели националистической России. Господа, говоря о будущем устройстве России на семидесятом году советской власти, не мешало бы хоть чуточку улыбнуться.

Запутавшись в «сене и соломе», я иногда говорю себе: больше следи за выражением лиц, чем за произносимыми словами. Прошлой осенью принц Чарльз нырял с аквалангом к затонувшему в XVII веке фрегату. Тут по законам шекспировской драматургии началась буря, возникло опасное для всей экспедиции положение. Вынырнув, Его высочество сказал телезрителям: «They say, the britons never panic, and we didn’t’» – и улыбнулся. Улыбки было достаточно, чтобы сообразить: принц – не жлоб.

Ироническая эстетика литературной фразы сродни определенному состоянию лица, мимических мышц, жестикуляции, походки. Стиль становится мерилом нравственности, эстетика перетекает в этику, и наоборот. Это мир либерализма, иронии и самоиронии, чувство театра. Президент Рейган, как ни странно, в значительной степени соотносится с этим миром.

Много ли шансов у хрупкой иронии выжить в кольце серьезности, у либерализма выстоять перед лицом тоталитарных колонн? Это уж в самом деле не наша забота. Писателю не обязательно присоединяться к потенциальному победителю, не обязательно, впрочем, и культивировать пораженчество.

Нырнув в философский словарь, извлекаем из Кьеркегора: «Ирония движется непрямой коммуникацией к пункту, где необходим скачок веры».

Дамы и господа, сколько бы у нас ни было пядей во лбу, к каким бы глубокомысленным школам, направлениям, союзам мы ни принадлежали, все равно мы останемся наивными детьми Господа Бога.

Подвальный постмодернизм

Я уже говорил о том, что словечко «постмодернизм» с опозданием, но триумфально шествует сейчас по российской земле. Употребляют его без разбора и очень часто без смысла. Вот это круто, вот это постмодернизм, такова в общем реакция на все то, что вроде бы идет вразрез с так называемым «главным течением». Беда, однако, в том, что и «главного течения» теперь никто определить не может.

«Постмодернизм» вообще-то подразумевает продолжение «модернизма», использование всех его течений, а заодно и всех домодернистских течений, вплоть до самого ползучего реализма, и державного классицизма, и барокко, и античности, и доисторичности, в некоем новом сплаве. Этим летом в Москве в одной из критических работ я натолкнулся на определение нынешнего российского постмодернизма как артистического течения, построенного на обломках предшествующей, то есть советской, эпохи. Главным словом здесь, очевидно, являются «обломки». В этом случае, по всей вероятности, лучше будет называть нынешнее модное течение не «постмодернизмом», а «постсоветизмом», или еще лучше, по правилам московского жаргона, «постсовковостью».

Будем, однако, придерживаться принятой символики. В расхожем смысле для нынешнего русского постмодернизма характерна приверженность к так называемой «чернухе», к образам дикости, мрака, грязи, распада плоти и духа, к говноедству и порочному кругу всепожирающей утробы.

Это направление вообще-то возникло задолго до того, как советская жизнь пошла вразнос. Еще в ранние шестидесятые годы в московском «андеграунде» появился писатель Юрий Мамлеев, в рассказах которого на фоне обычной советской действительности шевелились ужасающие выродки, упыри, гиперболически раздутые образы темного подсознания. Именно Юрия Мамлеева и следует считать основателем современного постсовкового постмодернизма, а его эстетику слизи и кровавого выпота первым слоем краски на этом холсте.

Основной фигурой нынешнего постмодернизма, то есть наиболее сложившимся писателем этого направления можно назвать тридцатилетнего Владимира Сорокина[259]. Впервые я увидел его рассказы в эмигрантском журнале «А-и-Я», ну а теперь он уже является признанным мэтром метрополии.