Одно сплошное Карузо (сборник)

Венец всего – Новгородская София, самое старое здание в России – ХI век! Центральный купол, как шлем гиганта. Покой и простота гладких белых стен. Еле видимые фрески.

Внутри – роспись конца ХIХ века. От старины осталась лишь одна фреска и мозаика у Престола. Тетка-дежурная показала гробницу Мстислава Удалого. Там ли это?

Перед Софией могила Державина и его жены.

Монумент Тысячелетия России – патриотический гимн. Счет, видимо, идет от Рюрика. Наверху фигуры гигантов, ниже: священнослужители и мудрецы, Кирилл и Мефодий, Нестор-летописец, патриарх Никон и т. д.; затем князья, цари, политические деятели, здесь среди наших и литовцы Гедымин, Ольгерд, Витовт; потом полководцы, начиная от Святослава, кончая Нахимовым; потом писатели от Ломоносова до Баратынского. Шел дождь, в черном мраморе смутные отражения, от черной бронзы, от голов, плеч, от мечей, держав, скипетров, крестов, папирусов отскакивали и попадали в лицо крупные капли. 1862 год. Микешин.

В музее замечательная коллекция икон и поздней живописи. Древние иконы, потом школа Феофана Грека, есть вещи Репина, Серова, Пастернака, Коровина, Петрова-Водкина.

Сейчас пойду еще раз в музей.

Два дня здесь жил в полном одиночестве, разговоры только с обслуживающим персоналом, читал, отсыпался, сто грамм на ночь. Вчера выпил немного больше, потянуло идиота в «Молодежное кафе». К счастью, там был закрытый вечер школьников.

Позвонил в Москву – у Лены ветрянка разыгралась во всю. Температура 39 градусов. Ужасно волнуюсь, сегодня уезжаю домой. Хорошо, что побывал здесь, вырвался из идиотского цэдээловского мира.

Надо сделать вот что: 1. Выпустить спектакль.

2. Закончить договорную пьесу.

3. На юге написать «Бурную жизнь»[206].

4. Про гигантов.

5. О Блоке.

6. Детская книжка[207].

7. Стальная птица[208].

8. Распланировать, хотя бы ориентировочно, поездки и лето.

Что было в марте. Сначала был Всероссийский съезд дворников. Прошел на высочайшем интеллектуальном уровне. Обеды с Женькой[209], Конецким, Казаковым, Горышиным, Шимом[210], Вильямом Козловым[211]. Последний привел двухметровую датчанку Еву Андерсен.

8-го марта пьянство началось в Кремле, потом твисты в ЦДЛ, закончилось в Доме кино.

Затем все время изматывающая и возбуждающая работа в театре. Приехал Толя Найман. С ним, с Милой[212] и М. Козаковым ездили в село Коломенское. Солнечный день, обед в «Баку». Дом архитекторов. Свечи. Кикок имени Хичкока.

Частые встречи с Толей[213], хорошие разговоры. Ему понравилась «Победа»[214]. Читал А.А. Ахматовой. Ей тоже понравилось. В «Смене» завернули мне «Жаль, что вас не было с нами»[215]. Ситуация. Какая же ныне ситуация?

Ездили с Женей к Олегу Целкову. Цикл его последних картин – потрясающ. Красные, налитые, как волдыри, рожи с низкими лбами и мощными шеями, цветы и голубые ножи. Замечательный художник.

Андрей Волконский[216] (инязище) сочиняет музыку для спектакля.

Выдумки Табакова.

Репетиции, прогоны. Ночной прогон 22 марта. Жуткая нервная дрожь, но уверенность в успехе. Ефремов губами прошептывает весь текст.

Наконец, 23 марта утренний прогон в костюмах, в гриме, с декорациями, показ для начальства и публика – столичные драматурги, критики, интеллектуалы (С. Чудаков).

Что же это было – провал или не провал? Раньше это называлось провал, сказал Т. Найман. Всего два вызова. В сцене (нрзб) измерения на меня повеяло мертвенной скукой. Не так это надо играть.

Драматурги, кажется, шокированы.

В.М. Озеров[217] по телефону – новый этап советского театра.

Кто говорит гениально, кто – вздор.

Кажется, есть возможность «пробить инстанции». Посмотри, посмотрим, сказал старик-дракон.

Ефремов, Табаков, Козаков[218], я – мы все весьма злы.

Обед в «Пекине» с Женей, Робертом, Козаковым, Эдлисом[219], Гизей[220], Мариной[221]. Галя[222] «изменила мнение обо мне», теперь я просто «свиненок». Напилась она, бедная. Потом в «Арагви» Ефремов и Мельман[223]. Женя[224] привел Алана Гинзберга[225], волосатого еврея. На следующий день Алан у меня. Рассказывает о наркотиках и гомосексуализме, бьет в литавры, поет индийские песни. Городской сумасшедший.

Уезжаю в Новгород.

Перед отъездом был на спектакле Хмелика[226] «В нашей школе всё в порядке». Все правильно и все смешно в этой пьесе, но все-таки она вызывает горечь из-за насмешек над В.[227], Е.[228], в общем над «нами», как это ни глупо звучит. И все-таки сейчас эти слова: «нас», «мы», «наши» – опять как-то стали звучать после высказываний Балтера, Наровчатого[229] и прочих. «Мальчики, которым были созданы все условия».

По меньшей мере, это несправедливо, хотя и было много пошлого и смешного, в этом Хмелик прав.

Выступление по радио.

Поэзия. Слишком много уделялось внимания интимным чувствам, описаниям времен года и слишком мало было гражданских чувств, что не к лицу нашей поэзии. Вл. Константинов раньше писал только публицистические стихи, сейчас они стали более мягкими, лирическими. А. Свечкин стал писать более образно, более гражданственно[230].