Мы летели дальше. В самолете было прохладно, уютно, привычно. Мы поднимались все выше, удаляясь от этого гиблого утра, вдали что-то слабо голубело.
Стюардесса подала мне свежую газету – это оказалась «Джапан таймс». На первой полосе был большой снимок: свалившийся в джунгли горящий вертолет и разбегающиеся в разные стороны братья Пальмер, а впереди угасающий с гримасой мучительного угасания, смертельно раненный Ринго Кид, волшебный снайпер из фильма «Дилижанс». Да, это был он, невозможно было его не узнать, но этого не может быть! Ведь он все еще пьет пиво в международном баре Сайгонского аэропорта, им принесли не меньше десяти бутылок. События не могут развиваться так стремительно.
А может быть, могут.
А может быть, это уже было.
Может быть, Ринго Кид убит раз и навсегда, хотя он еще тянет пиво в международном баре?
Испанские баскетболисты надели черные наглазники, чтобы погрузиться в кастильскую ночь и вздремнуть. В пальцах монахинь запорхали вязальные спицы. С сияющей улыбкой прошел по самолету элегантный стюард.
Я глянул в иллюминатор. Внизу, глубоко внизу, в серо-голубой дымке вдруг появился маленький язычок пламени, подержался минуту и исчез, чуть-чуть сгустилась на этом месте серо-голубая дымка.
Что это было? Может быть, лопнул очередной вертолет, прошитый очередью через бензобак?
Нет, скорей всего это вспыхнула одна из множества соломенных хижин, горящих сейчас на измученной вьетнамской земле.
Ржавая канатная дорога[15]
– Вы обещали мне подъем по канатной дороге, – сказала Алиса.
– Обещал, не отрицаю, – отозвался Тоб.
Они прошли мимо бульонного киоска, откуда разило бульоном, мимо рекламной тумбы, с которой улыбнулись им общие знакомые, столичные так называемые «артисты», мимо скромного городского туалета, возле которого обычно собирались местные филателисты, и оказались на бетонированной площадке канатной дороги, где прежде всего бросалась в глаза табличка: «Стоимость билета 10 копеек».
«Подозрительная дешевизна», – подумал Тоб и сказал, кашлянув:
– Подозрительная дешевизна…
«Трус, ничтожество, милый», – подумала Алиса и потянула его за руку.
– Ну пойдемте же, Тоб, пойдемте, вы же обещали!
На площадке вращалось огромное черное колесо, падали жирные блямбы мазута, визжал на блоках трос. Бадьи медленно опускались из поднебесья, описывали полукружие и, крякнув, вновь шли вверх, в тучи.
– Одну минуточку, сначала ознакомимся с правилами, – сказал Тоб и громко стал читать: – Пассажирам подвесной канатной дороги воспрещается курить, громко разговаривать, перевозить воспламеняющиеся и взрывчатые вещества, собак и домашних животных… Видите, Алиса, мы нарушаем почти все правила.
– Вы меня до слез доведете, – прошептала она.
Ничего не оставалось, как прыгнуть в очередную бадью и прижаться друг к другу, дабы не испачкать ее удивительные джинсы «Ринго» и его голубую пару, из-за которой он чуть не подрался несколько лет назад с диким парагвайцем в очереди на третьем этаже «Галери де Лафайет». Еще в прошлом году канатная дорога перевозила марганцевую руду, но в связи с переводом промышленности на туристские рельсы и ее приспособили для курортников.
– Думаете, я за себя боюсь? За вас, – пробормотал Тоб, чувствуя теплое Алисино дыханье.
Они уже были в тучах. Выл ветер. Бадья со скрежетом раскачивалась. На одной из мачт опоры красовалось свежее объявление: «Тяжелые метеоусловия. Опасность № 4».
К их чести следует сказать, что оба они не столько боялись, сколько придуривались. Тоб поглубже зарылся носом в огненную гриву своей подруги. Алиса сквозь слой вельвета пересчитывала у дружка ребрышки, словно исполняла на аккордеоне пронзительно-бравурную увертюру Россини. О чем они думали в эти страшные часы опасности № 4?
Алиса думала, что из всех ее предыдущих тобов этот – не самый плохой, а напротив, обладает даже некоторыми необычными достоинствами, например лишним ребрышком в регистре. В столице поговаривают, что он лунатик, но она лично этого не почувствовала, даже когда оказалась с ним прошлой ночью в водосточном желобе на крыше гостиницы. Тоб вел себя с ней в этом желобе как нормальный мужчина, только глаза были закрыты, но это еще ни о чем не говорит, «привычка – вторая натура» (Фрэнсис Бэкон).
Тоб думал, что из всех его предыдущих алис у этой самая намагниченная кожа. Прежде, похулиганив, потаскавшись по кабакам, по крышам и подворотням, он начинал вспоминать о своей конуре, о недостроенном ящике, где моль или саранча пожирает его книги, ковры и картины и где магнитофон с маниакальным упорством воет на четыре голоса «Другую девушку» или рассказывает о случайной полуночной встрече саксофониста Маллигана с пианистом Телониусом Монком. Тоб тогда отодвигался, курил, как в кино, воображал себя то Монком, то Маллиганом, короче говоря, начинал понемногу сматываться. У этой кожа была очень сильно намагничена и с ней он непрерывно чувствовал себя только Тобом, самым обыкновеннейшим бездомным и беспаспортным тобом с запасом денег на одну неделю.