Однажды в СССР

Такие условно целомудренные отношения продолжались ещё какое-то время, но всё же природу не удалось смирить никаким воспитанием. Он несколько раз приглашал её в театр, доставая билеты на самые модные постановки, она с удовольствием принимала приглашения, ненавязчиво в процессе последующего обсуждения спектаклей формируя его девственный вкус. Но вот наступило Восьмое марта. Накануне он подарил ей цветы и пригласил в ресторан на следующий день. Она слегка опешила, потому что в рестораны, кроме как пару раз с родителями, ещё не ходила. Даже в окружавшей её тусовке, состоящей из золотой молодёжи, это было не принято. Не в культуре было. Как-то по умолчанию считалось, что рестораны – это всё-таки совсем для взрослых, и то не для всех. Вот завалиться к кому-нибудь домой, в шикарную квартиру на Малой Бронной, или даже устроить крутую вылазку на дачу на Николиной Горе в отсутствие предков – это да! А ресторан – мест нет, даже если все столики свободны, дорого по-настоящему, да и как-то страшновато – публика специфическая, обслуживающий персонал высокомерно неприступен, салфетки крахмальные, наконец. Она колебалась. С другой стороны, было очень любопытно, чем ещё удивит её этот скромный необычный парень. Её парень? В итоге согласилась при условии, что они идут в ресторан днём – обедать. Вечером там, наверное, совсем вертеп какой-то. С цыганами!

Ресторан был очень известный. Она до последнего не верила, что их туда пустят. Пустили, и не просто. Ромка только кивнул, а швейцар тут же расплылся в угодливой улыбке, согнулся в полупоклоне, что-то непрерывно бормоча. Гардеробщик, принимая у них одежду, сиял, как надраенный самовар. Метрдотель перехватил прямо на входе и, почему-то обращаясь к семнадцатилетнему парню исключительно Роман Александрович, провёл через полный зал и усадил за лучший и единственно свободный столик, прямо у небольшой сцены. Надо ли говорить, что их сопровождало множество удивлённых взглядов.

Цыган не было, а была скрипка. Причём скрипка виртуозная, скрипка феноменальная. Скрипка металась раненым зверем в худых руках седенького тщедушного маэстро, издавая невероятной силы и чистоты звук. Она окончила музыкальную школу по классу фортепьяно и была потрясена небывалым исполнением. Ромка совершенно не разбирался в музыке, но и он был заворожён пронзительным, проникающим прямо в душу звучанием, даже забыв поблагодарить важного метрдотеля. Впрочем, тот не обиделся. Вчера этот юнец появился здесь по рекомендации его уважаемого коллеги и отвалил всем таких чаевых, что они готовы были встречать его в любое время и в любом виде. Видя привычную реакцию на необыкновенное исполнение, он нагнулся к уху занявшего своё место клиента и прошептал с гадливой улыбочкой:

– Маэстро! Величина! Знаменитость! Был. Спился…

Ромка рассеянно кивнул, но информация отложилась.

Дальше был церемонный обед. Поначалу она чувствовала себя чрезвычайно скованно. Он же был на удивление спокоен и раскован. Они будто поменялись местами – обычно он смущался в её присутствии, несмотря на то что их отношения продолжались уже какое-то время и они даже целовались. Её неуверенность ещё усилилась, когда важный официант принёс пузатую бутылку шампанского. Она хотела категорически отказаться, но было очень неловко сказать об этом усатому дядьке, годившемуся ей в отцы, когда он, шумно сопя, открывал бутылку, а потом старательно наполнял её бокал.

Затем Ромка как ни в чём не бывало поднял свой и, дрожа длиннющими ресницами и глядя ей прямо в глаза, негромко произнёс:

– За тебя. За твой праздник. Я хочу, чтобы он был с тобой всегда, а не только раз в году!

Они чокнулись, продолжая глядеть в глаза друг другу, и она машинально отпила прохладный, терпко-шипучий напиток. Ничего страшного не произошло. Всё было очень вкусно, шампанское приятно оттеняло вкус замечательных закусок. Напряжение постепенно отпускало, и вообще обед протекал замечательно. Кто же он, чёрт возьми, этот её парень? И как получилось, что он стал её парнем? Такой скромный, застенчивый, неискушённый в столичной жизни и в то же время такой дерзкий, уверенный в себе, по-хозяйски распоряжающийся этой самой московской жизнью.