Однажды в СССР

– Эх, Ромочка, молодых вас я уже навидалась – во! – она провела ребром ладони по шее. – Мне же двадцать три скоро. Я до Москвы и в родном Курске успела поработать, и замуж сходить. Ты ещё молодой, не поймёшь. Любовь приходит и уходит, а жизнь продолжается, и в ней нужно устраиваться основательно. А то детей нарожаешь – и будешь с ними одна мыкаться по съёмным углам. А тебя, кобеля красивого, и след простыл. А с таким спокойно – куда он денется? Стерпится-слюбится, – и начала одеваться. – Ты, пожалуйста, держи рот на замке. И особенно с Огородниковым, а то он – известная балаболка, у него ничего не держится. Это была минутная слабость – выпила просто. Ну и накопилось – у меня ж мужика сколько времени не было, – она открыла дверь, осторожно выглянула – предбанник был пуст, только в углу сиротливо лежали, видимо забытые впопыхах, кружевные трусики. – Ладно, с Новым годом! – улыбнулась и выскользнула за дверь. Ромка успел ответить искренней улыбкой.

Ему было хорошо, и он удивлялся себе. Он становится как сосед – ему было хорошо со всеми девушками, что случились в его жизни за то недолгое время, как он стал мужчиной. Нет, до Олега, конечно, далеко. Да он и не стремится. Но что получается? Он начинает разделять его отношение к важным моментам человеческих взаимоотношений, на которые раньше смотрел совсем иначе. И даже презирал. А, ладно, додумает потом, надо выбираться, а то весь Новый год в кровати проведёт.

Он начал одеваться, но мысленно продолжал возвращаться к соблазнительному образу – хорошо скроенной, словно налитой соком, как спелая антоновка, Галке, будто всё ещё распиная её изнутри и заставляя стонать и кусать губы. Невольная полуулыбка продолжала неосознанно блуждать на лице, когда он покинул их ставшую уже нарицательной в общаге комнату. Впрочем, возможно, это состояние было вызвано алкоголем, который отнюдь не выветрился даже на фоне имевшей место неслабой физической нагрузки.

А на пятом этаже веселье продолжалось. Трезвых там не осталось вовсе. Шло массовое братание пришедших кавалеров между собой. Девушки до поры были отставлены в сторону, а между мужиками градус общения достиг сакральной отметки: «Ты меня уважаешь?» Самые дальновидные во главе с майором мирно посапывали прямо за столом. Следует заметить, что в массе своей приглашённые ухажёры благородством породы не отличались, а преимущественно были набраны из находившейся неподалёку общаги строителей, а потому манера поведения определялась в основном природной устойчивостью к алкоголю. Во взаимоотношениях преобладали две тенденции: либо скупая мужская слеза и дружба взасос, либо желание выяснить отношения. Поднявшийся Ромка как раз застал, как Зина, державшая алкогольный удар почище любого мужика, разнимала двух бойцов, порывавшихся доказать собственную доминанту, правда, преимущественно на вербальном уровне.

Олег общался с двумя самыми приличными на вид гостями и сразу позвал друга к себе. Один из парней оказался пятикурсником Высшей школы КГБ, чья общага тоже располагалась поблизости, а второй – совсем молодым москвичом неопределённого рода занятий, про которого стало известно лишь, что папа у него профессор и живёт он на Ленинском. Будущий страж государственной безопасности тоже был весьма нетрезв и допытывался у Олега, а потом и у присоединившегося Ромки, не спали ли они с пригласившей его девушкой. Олег на голубом глазу заверял, что тот может выбирать здесь в общаге любую девушку – ему, Олегу, всё равно, при этом уходя от прямого ответа на поставленный вопрос. Ромка же честно ответил, что нет.

По иронии судьбы, как это часто случается в жизни, без пяти минут контрразведчик, как он сам обмолвился, объяснениями Олега вполне удовлетворился, а Ромке почему-то не поверил. И чем больше Ромка доказывал, что даже не знает, как эту девушку зовут, что было правдой, тем больше мрачнел ухажёр. Уже позвали девушку, та подтвердила, что лично с Ромкой не знакома, никогда не пересекалась и не разговаривала – общага-то большая, она на другом этаже живёт. Но стало ещё хуже. Курсант налил себе рюмку водки, молча выпил, поиграл желваками и взял Ромку за грудки. «Вот же дебил, как он шпионов собирается ловить, если в собственной бабе разобраться не может?» – некстати пронеслась едкая мыслишка. Хмельной Ромео тряс непричастного как грушу, и тот трясся, в душе надеясь, что на этом пыл угаснет и всё закончится. Начинать мордобой совершенно не хотелось, и достаточных оснований не было – его не били, а только тупо трясли.