Однажды в Пушкарёвом

– Вот и прекрасно, что у тебя уже есть дела! Но нет таких дел, которыми нельзя было бы управлять на расстоянии. И потом, Ницца – это не Америка, ведь так? Собирайся, родная, собирайся! Там тоже есть хорошие русские пансионы для девочек. Так писал папа. И он даже присмотрел для тебя один… Господи, может ты плачешь потому, что не хочешь в пансион? Дурочка, но ведь это не монастырь, там же можно жить со своей няней, а порядки, я думаю, даже менее строгие, чем в вашей гимназии. Ну, Катенька, в конце концов, папа не будет против, чтобы учителя приходили к тебе на дом. Только успокойся, прошу, вытри слёзки и давай уже одеваться! Кстати, ты не знаешь, где блюдечко из нашего сервиза? Няня стала рано утром сервиз упаковывать, а блюдечка одного не досчиталась. Придётся теперь весь сервиз оставлять.

– Мама, а оно тебе очень дорого, да?

– Да, мне очень нравился этот сервиз. Ты разбила? Признайся, Катя.

– Нет, честное слово, клянусь, что не разбивала… Я кошку ходила вчера на чердак кормить, блюдечко взяла, ну, и забыла его там. Мне тоже очень жаль, мама. Но на чердаке дворник замок поздно вечером сменил. Я сама проверяла.

– Дворник? Где же мы его теперь сыщем?.. Поезд нас ждать не будет… В конце концов я оставлю ему записку: может ему удастся блюдце наше найти и занести к нам в квартиру. А кто-нибудь нам его с оказией позже переправит.

– Мама, но мы ведь вернёмся?

– Ну, конечно, летом или осенью с подружками свидишься. Одевайся, милая! Я тебя очень люблю.

Извозчики уже ждали их у подъезда: один экипаж для мамы, няни и Кати, другой для чемоданов и корзин с провизией.

Катя оглядывалась на свой дом в Пушкарёвом до тех пор, пока их извозчик не спустился окончательно на Трубную. Она не могла оторвать глаз от тех трёх окон на последнем этаже, которые приходились на тайную залу с розовыми колоннами. Среднее окно-дверь служило выходом на небольшой балкон с балюстрадой. На балконе стояли две девушки в длинных белых платьях, без верхней одежды, несмотря на мороз, с явным наслаждением подставив лица скупому зимнему солнцу.

Кто были эти барышни – знала наверняка только одна четырнадцатилетняя гимназистка Катя, которая так и осталась с родителями на Лазурном берегу в ставшей со временем родной Ницце.

Маня и Шура целый год добросовестно общались со старшей подругой в письмах, но взрослеющих девушек больше стали интересовать начищенные эмблемы на ремнях юнкеров, чем то событие на чердаке.

С годами в памяти Кати видение на балконе превратилось в какую-то небылицу, в плод фантазии… И будучи уже совсем взрослой, она однажды подвергла сомнению всё случившееся. «Ах, не сон ли это был? Мне кажется, сон…» – говорила она своему французскому мужу с милой улыбкой, повествуя о своём далёком московском детстве.

Глава 5. Прошло почти сто лет

Иван стоял в антикварном магазине на Сретенке 9, рассматривая своё отражение в потускневшем исцарапанном зеркале. Зеркало не имело рамы; это делало его брошенным и несчастным. Конечно, оно было старинным, и кто знает, сколько сотен людей, вот так же, как Иван, разглядывали себя в нём. Зеркало устало от времени и помутнело от этой усталости.

Рама – она несомненно была. Скорее всего, резная и золочённая, с обязательными амурами и виноградной лозой. А может быть, она была из некрашеного морёного дуба: строгая, тяжёлая и тёмная…

Ивану почему-то захотелось потрогать пальцами хоть один завиток этой рамы. Он вообще любил знакомиться с окружающим миром прежде всего пальцами: Иван был архитектором. Но белый лист ватмана был для него скучен… Иногда он даже боялся этого чистого белого листа, сомневаясь в верности первого штриха. Молодой человек давно променял ватман на клей, картон и фанеру: он делал макеты тех зданий, которые его коллеги по архитектурному бюро на Трубной создавали на больших белых листах.

Правда, и ватман уходил в прошлое: компьютерные программы моментально справлялись со всеми техническими головоломками, соблюдая при этом все государственные стандарты в строительстве. А уж ювелирные макеты Ивана и подавно стали экзотикой, музейными экспонатами, требующими особых условий демонстрации – исключительно под стеклом.

Начальство обожало Ивана за его талантливые пальцы и радовалось, что в витринах именно их бюро живёт такая редкость: макеты зданий с балкончиками, садиками вокруг, скамейками и даже бездомными кошками…

Кто-то из ближайших Ваниных коллег предложил ему создать макет квартала между Цветным бульваром и Сретенкой.

Это было не так сложно: несколько параллельных переулков, тесно застроенных старенькими трёхэтажными особнячками или доходными домами начала века. Старая Москва – не так уж она была щедра на фасады в этой части города. А если что и было совсем необычного – снесли или само развалилось от старости.

Иван согласился.