Однажды летом

Как это ни ужасно сознавать, но он — часть этого квартала, а квартал — часть его самого. Когда-то он был таким же босоногим мальчишкой, грязным и голодным. Мать ничем не отличалась от тех толстых и неопрятных женщин, что смотрели сейчас ему вслед. Отец, тот еще сукин сын, скорый на расправу и брань, тоже ходил в майке, которая, судя по дыркам и пятнам, украшавшим ее, была единственной.

Это были его люди. Их судьбы были сходны с его судьбой. Их дурная кровь бродила в его жилах.

Когда-то он надеялся удрать из этого мира.

Когда-то. Черт возьми, на что он только не надеялся в. этой жизни!

Вскоре на пригорке показался одноэтажный каркасный дом — такая же развалина, как те, мимо которых он только что проходил. Усыпанная гравием дорожка вела к крыльцу. Два проржавевших грузовика-пикапа — оба без колес — стояли на бетонных блоках, загораживая проход к дому. По двору разгуливали куры. В открытую входную дверь виднелось мерцание телевизора.

Дома кто-то был. Джонни не знал, радоваться этому или огорчаться.

Он подошел к жилищу, ступил на крыльцо и заглянул в сетчатую дверь, изрешеченную дырками и заплатами.

На грязном диване, уставившись в телевизор, лежал седой и тощий старик в заляпанной рваной майке. Он посасывал дешевое пиво из бутылки.

У Джонни перехватило дыхание.

Дома. На радость или на беду, но он вернулся домой.

Джонни открыл дверь и вошел.

Вилли Харрис поднял на него взгляд, явно опешив от вторжения чужака. Но уже через мгновение, похоже, узнал гостя.

— Ты, — брезгливо произнес он. — Я знал, что рано или поздно вернешься. Как пес к хозяину. Отойди, ты загораживаешь мне экран.

— Здравствуй, отец, — ласково произнес Джонни, не двигаясь с места.

— Я же сказал: убери задницу!

Джонни отошел. И не потому, что испугался окрика отца, или его кулаков, а лишь затем, чтобы осмотреть дом, увидеть, что изменилось за годы его отсутствия. Он прошел в маленькую кухню с ободранными белыми шкафами и карточным столиком, за которым они ели… когда было что поесть. Даже если и не тот самый столик — разве могла подобная хлипкая конструкция продержаться столько лет? — то, во всяком случае, его близнец, с такой же выщербленной поверхностью. Возле раковины, как всегда, были свалены грязные тарелки, только теперь их было гораздо меньше. Неизменные занавески в розовый цветочек — еще более грязные и драные, чем прежде, — свешивались с того же закопченного кронштейна над раковиной.

В доме были все те же две крохотные спальни и подобие ванной. Джонни заглянул во все комнатенки. Интересно, жив ли еще тот широкий матрац, на котором спали, постелив на пол, он, Бак и Грейди? Сью Энн, их единственной сестре, выделяли отдельную кушетку. Родители располагались на ночь — в другой комнате, пока мать не сбежала в Чикаго с каким-то парнем. После этого отец стал таскать в некогда супружескую постель всех шлюх, какие только подворачивались под руку. Иногда кому-то из ребят — чаще всего Баку — тоже перепадало их трахнуть.

Дома.

Он вернулся в гостиную и выключил телевизор.

— Пошел к черту! — рявкнул отец, и лицо его исказилось от злости. Поставив бутылку с пивом на пол, он развалился на диване.

— Как живешь, отец? — Джонни присел на край дивана, освободившийся после того, как Вилли убрал оттуда босые ноги, и, когда отец предпринял попытку вновь включить телевизор, легко перехватил его руку.

В нос ему пахнуло перегаром и зловонием, исходившим от старика.

— Черт бы тебя побрал, отпусти мою руку! — Вилли дернулся, пытаясь высвободиться, но безуспешно. Джонни улыбнулся и крепче сжал запястье. Не до боли, но лишь в порядке предупреждения. Времена изменились, и он уже не был тем мальчишкой, который мог стерпеть от отца и зуботычину, и удар под дых.

— Ты теперь один здесь живешь?

— Твое какое дело? Будь уверен, тебе уж не удастся сюда вселиться!

За десять лет разлуки Вилли не написал сыну ни строчки, не навестил в тюрьме, не позвонил, и тем не менее Джонни все простил отцу и искренне надеялся, что отец обрадуется встрече.

— Я и не собираюсь вселяться. У меня квартира в городе. Я просто приехал проведать тебя, узнать, как ты себя чувствуешь.

— До того как ты заявился, я себя чувствовал гораздо лучше.

Ничто не изменилось. Черт возьми, неужели так ничто и никогда не изменится в этом городе?

— Слышал что-нибудь о Баке или Сью Энн?

Вилли фыркнул:

— Я что, собираю сплетни, как эти чертовы Уолтонсы? Нет, ничего о них не слышал. Да и не хочу слышать. Так же как о тебе.

Его слова больно ранили. Так не должно было быть, но так случилось.

Джонни уже подумывал о том, чтобы встать и уйти, покинув этот дом навсегда. Чтобы никогда уже не видеть этого старого упрямца. Но он не мог себе этого позволить. Тюрьма научила его ценить людей, человеческие отношения. И родственные связи. Терять их Джонни не хотел.