Одна в пустой комнате

Рита швыряет девушку на матрас рядом со мной, выдергивает шприц из моего плеча, наполняет и делает укол пленнице.

Я лежу, не могу пошевелиться.

Аркадий бормочет, что он не виноват, что его заставили, а я надеюсь, что завтра не проснусь.

Рита повторяет, какой прыткий, какой прыткий и расплывается в пространстве, вместе с размазанными маслеными красками стенами, потолками, креслом и пленной девушкой.

Проклятый Аркадий. Проклятые ириски. Этот запах, самый отвратительный на свете.

Я дотрагиваюсь до лица пленницы. Оно в крови, и мои пальцы становятся липкими. Словно во сне, я поднимаюсь. Тело, которое должно было уже окаменеть, все еще двигается. Шатаясь и цепляясь за стены, я иду на кухню. Каждый шаг отдается острой болью в голове.

Рита наблюдает. Она мне не пытается помешать. Она идет следом. Наверное, хочет посмотреть, что я задумал.

Аркадий опирается локтем о стену. И я пишу кровью на стене. Прямо над обеденным столом.

Пишу послание. Шифр, понятный одному мне. Набор символов, тарабарщина, но это поможет мне вспомнить. Я не собираюсь снова потерять память. Пальцы выводят на стене буквы выдуманного алфавита.

Наутро, когда препарат подействует и я все забуду, эта надпись – единственное, что мне поможет.

Рита смеется.

Говорит, что и не догадывалась, что во мне дремлет настоящий Пикассо. Она хохочет, и ее голос становится демонически низким.

Сейчас на кухне смеется надо мной не хрупкая девушка, а жуткий демон из самой преисподней.

Укол продолжает действовать.

Я больше не могу контролировать Аркадия. Он снова завладел моим телом. Это его защитная реакция, это мой инстинкт выживания.

Когда Рита удостоверится, что Аркадий вернулся, что он стал прежним, что он больше не угроза, все пойдет по-старому. Она его не убьет, можно даже не мечтать. Утром она сядет в кресло, последит за моей симфонией. Затем приготовит завтрак. Позовет к себе Аркадия. Накормит и напоит. И она больше не забудет сделать ему инъекцию. Она проконтролирует. Еще она проследит, чтобы я больше никогда не смог помешать Аркадию принимать ее лекарство. Все. Второго шанса у меня нет.

Больше Рита не допустит прокола.

Я чувствую, как трудно Аркадию стоять. Он готов упасть прямо здесь, на кухне.

Рита приговаривает, что все хорошо. Говорит, что не нужно бороться. Говорит, чтобы я расслабился и шел в постельку.

А я и не сопротивляюсь. Я сдаюсь.

Не пойму почему, но Аркадий все еще борется. Он обводит мое послание. Он удивляет и себя и меня. Куда-то подевался его страх. Куда-то испарился мямля.

Аркадий поднимает с подоконника что-то тяжелое, и с разворота тупой тяжелый предмет встречается с головой Риты.

Я падаю на пол.

Аркадий лежит без сил. Рита лежит рядом. Пленница без сознания в соседней комнате. Может, она мертва?

Я закрываю глаза и надеюсь, что завтра утром никто из нас четверых не проснется.

⁂

– Ты любишь улиток? Они такие маленькие и беззащитные.

Рита садится на край стола и ставит возле себя кастрюлю.

Она поднимает крышку, смотрит туда и опускает в кастрюлю руку. Она что-то вылавливает и достает из воды ракушку.

– Не любишь? А я их просто обожаю.

Рита разглядывает асимметричную, овально-коническую улитку.

Раковина бледно-коричневого, ближе к бежевому, цвета, с размазанным узором, напоминающим географическую карту какой-то неизвестной планеты. Гладкая, глянцевая. Она узкая у основания и расширяется кверху. Ее вершина увенчана короной из мелких топорщащихся пупырышек. Так и хочется поднести ее к уху и послушать звуки моря.

Улитка не подает признаков жизни, но можно не сомневаться, внутри прячется какое-то ужасное голодное существо.

Рита возвращает ракушку в кастрюлю и вытирает руку о свои распущенные волосы.

Она закидывает ногу за ногу, запрокидывает голову и закрывает глаза.

– Ах. А ты пробовал их на вкус? Я про улиток. – В ее голосе чувствуются нотки ностальгии. – Некоторые люди любят всякие экзотические блюда. Ну разных там лягушек, тараканов.

Она открывает глаза, смотрит на обнаженную распятую на столе жертву и стучит извивающееся тело по животу.

– Судя по тебе, вполне мог пробовать. А? Разве нет? Что молчишь?

Рита закрывает ладонями рот и смеется.

Она говорит, ой, ты же не можешь ответить. Она показывает катушку ниток и иголку.

– Пока ты… Да… Пока ты крепко спал, я зашила тебе рот. – Она смеется глупым смехом, тем, который используют гламурные дамы, чтобы скрыть свой промах. – Ты не против, что я так поступила?

Она складывает ладони и подсовывает их себе под подбородок. Она любуется своей работой.

Рита говорит, что, наверное, зря зашила. Да еще без спроса. Говорит, что не знает, как теперь им общаться. Как делиться мнениями, эмоциями. Хотя шов, говорит она, получился ровным, стежок к стежку. Не ювелирная работа, но начинающий хирург позавидовал бы.

– О! Я, кажется, придумала. А давай, если ты киваешь, это значит «да». Ну а если «нет», просто промолчи. Договорились?

Жертва не реагирует.

Рита хмурит брови.

– Это значит нет? Тебе не нравится моя игра?

Рита поднимает за палец руку пленника, так чтобы он мог ее видеть. Она говорит, подумай еще раз или попрощайся с мизинцем.