А Камал проводил ее усталым взглядом, при этом браня себя за нерешительность. Он несколько раз порывался заговорить с ней о гибели их новорожденной дочери, но что-то ему не позволяло начать разговор, чтобы выразить своё глубокое раскаяние в содеянном… Этот инцидент многолетней давности не давал ему покоя и вряд ли когда-либо даст. Отчасти его возвращение также было связано и с этим жестоким событием. Он должен искупить свою вину! Но как? Он избежал правосудия, но закон совести не отменить! Даже если это и была роковая случайность!
Закон шариата гласит, что жена не вправе требовать правосудия над собственным мужем. Тем более мести!
И Камал понимал состояние Сони. Она не требовала мести, не желала ему смерти, но и простить вряд ли сможет… думал Камал, но не переставал надеяться на её огромное сердце, что излучало любовь ко всему живому…
И когда дверь закрылась за Сони, он тихо прошептал:
— Прости, Сони, я действительно не хотел этого.
Да, поистине он не желал этого. Все произошло так спонтанно, что Камал сам поражался тому ужасному происшествию. Будь его воля, он бы не задумываясь повернул бы всё вспять, дабы вновь оказаться в тот самый злополучный день, на том месте, в ту самую ночь, в ту самую роковую минуту… Та самая роковая минута, завершившая исход того рокового случая… Эта самая минута сыграла наиважнейшую роль в жизни малышки, которая в сущности не успела даже чуточку вкусить этой жизни… Он отдал бы все на свете, лишь бы вернуть назад ту самую минуту, которая решила всё, поставив все точки над «i», чтобы во время одуматься, остепениться, исправить, в конце концов, свою зловещую ошибку. Но… позднее раскаяние никогда еще не приносило пользы. Лишь горе и отчаяние отравляло всю душу, еще больше ввергая в пучину безысходности.
***
Камал уехал в город спозаранку. Стоя у окна, Сони проводила взглядом Камала, который с восходом солнца сел в машину и укатил, ни разу не оглянувшись в сторону дома, где, как, казалось бы, мирно спали его обитатели. Сони поразилась, с какой скоростью он собрался и уехал, даже не попрощавшись и не предупредив сына о своем скором возвращении. По-видимому, ему не терпелось улизнуть от них, ради встречи со своей возлюбленной… Вот именно! Со своей ненаглядной любовницей! Всю ночь, небось, она томилась в одиночестве, ожидая его возвращения. И теперь он торопился обратно к ней, в ее объятия, дабы ублажить и загладить свое отсутствие.
Сони поймала себя на том, что ее терзают нелепые мысли и строго, одернув себя, упрекнула за непомерное злорадство, доселе бывшее незнакомым ей. Укоряя себя вновь и вновь, она не могла понять причину злости и глупостей. Что за непонятное состояние?! Что с ней происходит?! Неужели она злится лишь из-за того, что он уехал к своей женщине… Нет! Это просто какое-то безрассудство! Почему какие-то противоречивые чувства овладевают ею? Что же это такое? Ей было невдомёк, как можно было назвать то состояние, в котором она пребывала сейчас, стоя здесь у окна и провожая взглядом уже давно удалившуюся машину. Еще долгое время, не отходя от окна, Сони стояла и бранила себя на чем свет стоит и корила за постыдные домыслы, какие только могли взбрести ей в голову в эту самую минуту. Укоряла себя, даже не зная, за что и зачем, пока не услыхала тоненький и заспанный голосок сына:
— Мама, — протирая глазки кулачками, Джимми жалобно продолжил, — мам, я хочу есть.
Сони протянула руки к сыну, приглашая его в свои объятия, в которые тот незамедлительно вихрем направился.
Крепко-накрепко обняв сына, словно видится с ним в последний раз, Сони нежно поглаживала его спинку, ручки, голову. Прижавшись щекой к его пухлой щечке и страстно шепча ему ласковые слова, как заклинания, она приподняла его и закружила по комнате. Мягкий, заливной, детский смех наполнил комнату, озарив ее светом, отчего Сони тоже присоединилась к нему, весело улыбаясь и щекоча его за бока.
Джимми, упираясь руками ей в грудь, выскользнул из ее цепкого объятия и с громким хохотом, поддразнивая, убежал прочь, призывая на ходу догнать себя.
— Ну, шалопай, далеко не убежишь. Сейчас я тебя догоню, — подыгрывая сыну, направилась за ним Сони. — Я тебя сейчас съем! Выходи, Леопольд, подлый трус.
Заливаясь смехом и наигранным грубым голосом вторя его шуткам, она проходила из комнаты в комнату в поисках сына.
Зайдя в столовую, Сони заметила коленку, выглядывающую из-за угла буфета, стоявшего поодаль от двери. Но, нарочито не заметив это, прошла искать его, в другой стороне просторной столовой.
— Ну и где же ты спрятался, мышонок? — задумчиво произнесла она, приподнимая скатерть и заглядывая под стол.
Раскинув руки по сторонам в знак отсутствия и безысходности, она направилась в сторону шкафчиков, проверяя их содержимое в надежде найти его там. Но удостоверившись, что его нет, она подошла к плите, где стояли кастрюли и чайник. Выбрав самую большую кастрюлю и держась за крышку, она шутливо произнесла: