Одна неделя в июне. Своя земля

— Куда хватил! — насмешливо отозвался Червенцов. — Лирическое чириканье после двух сбитых самолетов. Ты закрепи на своих пушках незабудки или какие-нибудь ромашки, пусть гитлеровцы полюбуются твоим мирным характером.

— Я не шучу, Николай. В самом деле, и я, и ты, и все мы — самые обыкновенные люди, дай нам в руки дело по душе, и больше ничего не нужно. Ну, еще друзья и хорошая жена. Не так разве?.. Очень хочется простой мирной работы.

— Слушай, мирный обыватель, — сказал Червенцов, усмехнувшись. — Я где-то читал, как один наш летчик еще в прошлую войну сбил в воздушном бою немца, а потом слетал на его могилу и сбросил венок. Рыцарский жест, понимаешь… Сколько таких венков тебе пришлось бы возить, а?

— Не говори глупостей, тут не до венков.

— Ох, не верю я в тишину, Алеша. — Червенцов повернулся на бок, подпер голову рукой. — Тишина — это, брат, понятие относительное. Всегда найдется сволота, что за чужим тянется, так что, дружище, мы и после войны потаскаем погоны за милую душу. Если, конечно, уцелеем с тобой в этой свалке… Хочешь на спор?

— Ну и что ж, нужно будет — потаскаю, — подумав, жестко ответил Бережной. — Но я с тобой не согласен, Николай. Что-то люди придумают, война их научит. Сколько мы крови пролили, сколько мук пережили, разве это не учтется? И не мы одни. Неужели люди не заслужили покоя!.. Да не смотри на меня такими глазами!

— А кто учитывать будет? Ты не задавал себе такого вопроса? Да и захочешь ли ты покоя?

Темно-рыжий мохнатый шмель, гудя как расстроенная струна, подлетел к ногам Бережного, нацелился присесть на белый цветок кашки. Алексей ударил его стебельком, шмель перевернулся, упал на спину, с сердитым жужжанием выполз из спутанной травы и низко полетел над землей. Провожая его взглядом, Бережной сказал задумчиво:

— А впрочем, до конца войны нужно еще дожить.

— Ты что так раскис нынче, Алешка, — проговорил Червенцов и вдруг крикнул, вскакивая на ноги: — А ну, к самолету!

Над аэродромом, рассыпаясь красными искрами, взлетала ракета…

На этот раз немецкие истребители перехватили девятку Червенцова прежде, чем она сблизилась с новой волной бомбардировщиков. День для гитлеровцев выдался неудачный, лишь часть «юнкерсов» и «хейнкелей» смогла появиться над железнодорожным узлом, но еще больше самолетов было сбито и повреждено. И все же немецкое командование посылало все новые эскадрильи на город. И эта группа, видимо, была собрана из лучших пилотов, — они дрались отчаянно, даже на встречных курсах отваливали в последний момент. После на редкость тяжелого дня самоуверенность вражеских истребителей вызвала у Червенцова ярость. Уже в первые минуты боя, он, вопреки своим правилам, погорячился и, словно молодой, неопытный летчик, открыл огонь раньше, чем было нужно, и промазал.

Сделав крутой вираж, Червенцов погнался за врагом. В этой скоропалительной свалке было трудно уследить за тем, что происходило вокруг: свои и чужие истребители, казалось, спутались в огромный, катящийся по небу клубок. Уже настигая самолет врага, капитан увидел, как мимо промчался самолет Бережного и тотчас же к его хвосту пристроился «мессер» и обстрелял. И тут же, на параллельном курсе, появился второй, и оба они навалились на Лешку.

С близкого расстояния Червенцов дал наконец удачную очередь из пушек по «мессеру», и тот начал падать. И тут капитан увидел, как, объятый дымом и пламенем, «ястребок» Бережного, беспомощно переваливаясь через крыло, устремился вниз, а два истребителя врага, набирая высоту, уходят от него.

Алешу Бережного только вечером привезли в полк. На опушке березового леска поставили носилки. Он лежал прямой и строгий, рукав комбинезона разорван на плече, и в прореху проглядывало тело, нога была как-то странно подвернута внутрь носком. Оранжевые лучи солнца, пробиваясь сквозь частую сеть листвы, испятнали тело лейтенанта. Безвольно раскинутые кисти рук и лицо с лиловой царапиной у виска пугали шафранной желтизной. Всегда такие живые, с озорным огоньком, Лешкины глаза были плотно прижаты веками, будто он зажмурился от яркого света.

В первый момент Червенцову почудилось, что на носилках лежит не Лешка, а кто-то другой, до странности похожий на Лешку, но тяжкий, грузный, вдавленный всем своим телом в полотно носилок. Глядя на мертвые руки, покорно положенные вдоль туловища, он застонал от невыносимой боли. Стало трудно дышать. Он вдруг вспомнил голос Бережного: «Очень хочется простой мирной работы», — и шумно перевел дыхание.

— Леша, дружище мой!..

Летчики молча подходили к носилкам. Сняв шлемы, недвижно стояли над Алешей и так же молча отходили к самолетам. Вечерело, со степи потянуло сухим теплом разогретых трав и тревожным запахом бензина и гари, но немцы еще могли повторить налет, и весь полк находился в боевой готовности.

Замполит полка положил на плечо капитана руку.

— Будет, Николай, — как-то по-домашнему сказал он. — Иди отдохни, нынче тяжелый день.