Одна минута (ЛП)

Хотя, якобы, каждому это более или менее известно, обычно мы не думаем о том, что на Земле сосуществует в каждую минуту всякого времени года, всякого климата и всякого времени дня и ночи. Эта банальная истина, которую знает, а по меньшей мере должен знать каждый ученик, лежит как-то вне нашего сознания. Может из-за того, что неизвестно, что делать с этими сведениями. Принуждённые для этого электроны, с безумной скоростью бомбардируя экраны телевизоров, ежевевечерне показывают нам мир, уложенный в Последние Известия, нарубленный кусками, чтобы мы узнали, что произошло в Китае, в Шотландии, в Италии, на полюсе холода в Антарктиде, и нам кажется, что мы в течение четверти часа увидели, что произошло в мире. Конечно, дело обстоит не так. Репортёрские камеры расположены на земном шаре в нескольких местах, там, где Важный Политик сходит по трапу с самолёта и пожимает с лицемерной сердечностью руку другому Великому Политику, где сошел с рельсов поезд, но это не может быть чем-то чрезвычайным, только если вагоны полностью перекорёжены, а людей из них вынимают по частям, ибо более мелких катастроф уже слишком много, одним словом, массмедиа пропускают всё, что не является рождением пятерых близнецов, государственным переворотом, наилучшим образом соединённым с порядочным кровопролитием, папским визитом или беременностью королевы. Гигантский пятимиллиардный человеческий фон этих событий наверняка существует, также каждый, кого спросят, скажет, что да, естественно он знает о существовании других людей, а если бы он задумался, то сам бы дошел до того, что между двумя его вздохами столько-то там детей родилось, и столько-то там людей умерло. Знание это всё же смутное, не менее абстрактное, чем знание о том, что, когда я это пишу, где-то на Марсе стоит под бледным Солнцем замерший уже навсегда американский посадочный аппарат, а на Луне валяются остовы нескольких машин. Это знание является, собственно говоря, ничем, если его можно обозначить словом, но нельзя переживать. Переживать можно только микроскопическую капельку, вынутую из моря окружающих нас людских судеб. В этом отношении человек опять не отличается от амёбы, плавающей в капле воды, если бы её границы были границами мира. Главную разницу я усмотрел бы не в превосходстве нашего разума над простейшими, а в том что они бессмертны, так как вместо смерти они делятся и, тем самым, становятся всё более многочисленной семьёй.

Таким образом задача, которую поставили себе авторы Одной минуты, выглядела невыполнимой. В самом деле, если сказать человеку, который не держал ещё в руках этой книжки, что в ней мало слов и она целиком заполнена статистическими таблицами и цифровыми сводками, то он заранее сочтёт, что книжка не удалась, что это идиотизм, ибо что же можно поделать с сотнями страниц статистики? Какие образы, эмоции переживания могут пробудить в нашей голове тысячи колонок цифр? Если бы этой книжки не было, если бы она не лежала на моём письменном столе, я бы сам признал её замысел своеобразным, даже удивительным, но негодным для осуществления, подобно тому, как мысль, что телефонный справочник Парижа или Нью-Йорка годится для чтения и что-то нам говорит о жителях этих городов.

Если бы не было Одной минуты, я бы, пожалуй, полагал, что она нечитаема как список телефонов или статистический ежегодник.

И, следовательно, этот замысел — показать шестьдесят секунд, взятых из жизни всех сосуществующих со мной людей, — следовало разработать как будто это план большой кампании. Первоначальная концепция, хотя и важная, не была достаточна для успеха. Не тот является лучшим стратегом, кто знает, что требуется захватить противника врасплох, чтобы его победить, а тот, кто знает как это сделать.