Одна и та же книга

— Вот видишь, моя принцесса, — твердила вторая голова, — вот видишь, все у нас получилось.

Другие города

Езжу повсюду, как ветер дует. Одно прикосновение, краткий миг протяженностью в несколько часов или дней, который ничего не значит и одновременно качественно меняет все. Со мной происходит город, я происхожу с городом, а потом неуловимо, но навсегда изменившиеся мы продолжаем происходить дальше, уже по отдельности, с чем-нибудь и кем-нибудь другим. Это — полноценная коммуникация, как я ее понимаю.

Только ветру не нужно покупать билеты и тупить в расписание, в этом смысле мне еще расти и расти.

Стоит перестать беспокоиться о себе (думать о себе, нащупывать себя, искать свое место в мире и, прости господи, самовыражаться), тут же обнаруживается, что вокруг мир, огромный, подвижный, переменчивый, восхитительный, и человеческое существо так прекрасно и удобно устроено, что стоит ему опустошить свое внутреннее пространство, как мир тут же заполняет его, течет, дует, увлекает за собой.

Человек по-настоящему жив, только когда забывает о себе, то есть почти никто, почти никогда. Какое недопустимое расточительство.

АНКОНА

Город Анкона устроен таким образом, что попасть в центр снизу, от порта, рядом с которым находится железнодорожный вокзал, можно через длинный-длинный тоннель, достаточно темный, чтобы всем сердцем стремиться к свету в конце его.

И вот я иду по пешеходной дорожке справа, а по пешеходной дорожке слева идут два бородатых дяденьки, с виду этакие байкеры, от которых сбежали мотоциклы. Мы одновременно вошли в тоннель, но я быстро хожу и дяденьки вскоре остались позади.

И вот, примерно на середине пути сзади начинают раздаваться дикие, пронзительные вопли, наждачные взвизги, надрывный клекот и ухающий хохот — примерно так демоны из ада могли бы приветствовать любимую футбольную команду.

Я иду дальше и радуюсь про себя — вот, думаю, дяденьки развлекаются, молодцы. Но не оборачиваюсь, чтобы, во-первых, их не смущать, а во-вторых, вдруг это они специально меня пугают? В детстве считалось, что оборачиваться в таких случаях не надо, это как будто признать поражение, а если не обернешься, тому, кто дразнится, будет обидно. Ну вот я и не оборачиваюсь, чтобы дяденьки много о себе не воображали.

И уже на выходе, на границе желтой тоннельной тьмы и белого июльского света, понимаю, что вопли внезапно стихли, почти невольно оборачиваюсь поглядеть — все ли у крикунов в порядке? А там никого, в смысле ни единого пешехода ни слева, ни справа, только нескончаемый поток автомобилей, и всё.

А на обратном пути ничего интересного не случилось.

БАРСЕЛОНА

На вопрос: «Что ты делаешь в Барселоне?» — самый короткий и честный ответ «Слушаю музыку и плачу». Такое поведение, мягко говоря, не является для меня нормой. Я хочу сказать, за всю жизнь это был, кажется, четвертый случай; ладно, пятый, если совсем раннее детство и бурные рыдания под песню «Кукарача» в мамином исполнении тоже считается.

Блаженная в синем платье на Кафедральной площади, зовут ее Пилар, надо же, до сих пор помню. Божественное сопрано; при этом певица то и дело пускает петуха, но с таким голосом можно позволить себе даже фальшь. Поет, сидя на складном стуле, подсматривает в бумажку, чтобы текст не забыть. Мы с нею потом обнимались, потому что Пилар подходит благодарить всех, кто кладет в ее коробку монетку, трогает ласково за руку, и тут уж не обнять ее совершенно невозможно, она свежая и прохладная, как будто температура тела градусов двадцать, не больше.

Пилар.

Барселона — город для жадных. Для жадных до впечатлений, я имею в виду; что касается кошельков, тут совсем иной расклад.