Одинокий медведь желает, или партия для баса

— Будут моим скромным свадебным подарком. Я думаю, ты ничуть не хуже синих китов.

— Причем тут киты?.. — я совершенно офигела, и это мягко сказано.

— При том. — Роза мечтательно прижмурилась, явно припомнив что-то очень приятное и наверняка неприличное. — Короче, все оформим на тебя. Но с условием, что ты что-нибудь сделаешь с этой неземной красотой, которая офис-унитаз. Во имя общественного эстетического спокойствия и отсутствия крови из глаз.

— Ну… — Я задавила на корню желание наотрез отказаться от такой-то чести, подумав: а почему бы и нет? Надо брать, раз дают. Тем более что обижать Розу отказом как минимум некрасиво. Она же от чистого сердца. — Спасибо.

— Вот! — она радостно отсалютовала мне бокалом. — Приятно встретить нормального человека! Будем дружить!

И мы выпили за дружбу и счастье в браке. Отличный, надо сказать, коктейль. Очень вкусно! А дури у нас и своей хватит. Проверено.

* * *

— Рубить так рубить! Стрелять так стрелять!

И так по кругу. Еще и еще раз… Э-э-х. Раз. Еще много-много раз.

Это так нас приветствовала родная Головинка, где веселье не только не стихло, но и вышло на околокосмические обороты. И голос-то, выводивший (скажем цензурно, чтобы не обидеть исполнителя) был мне знаком… И — да. Это был не Сережа.

— Может быть, случилось что? — всполошилась мама Сережи.

Дамы постарше, что оставались дома, вышли нас встречать. Так мы и столкнулись у ворот. Главным образом с песней про уток.

— Это он так Розенбаума перепевает, — абсолютно спокойно сообщила моя мама. — У нас так соседи как-то милицию вызвали. Пока не знали музыкальные пристрастия мужа.

— Так там же слова другие? — с интересом спросила Олеся.

— Да какая разница, какие слова, милая, — со знанием дела ответила ей тетя Лаура, — если душа поет.

— Любопытная трактовка, — улыбнулась Роза. — Крайне.

— Какая трактовка! — всплеснула руками мама, — это же любимая песня Паши. А он слова не помнит…

Тут весь пляж взревел:

— Рубить так рубить…

— Но утки уже летят высоко, — подпела, словно подсказывая, Аня.

И мы тихонько подтянули:

— Летать так летать…

А Роза послушала орущих мужиков, которые явно хотели докричаться до звезд, и сказала:

— А мне кажется, дядь Саше Розенбауму бы понравилось. Пошли-ка, подпоем как следует!

— Так мальчишник же, — в один голос удивились моя мама и Серегина.

— Вот мы их и обрадуем, а то им без нас там скучно.

Угомонились мы поздно. Пока танцевали на пляже вместе с толпой местных и туристов — на праздник высыпали все, кроме грудных младенцев. Пока нас, словно маленьких, две мамы, бабушка и одна примкнувшая к ним тетя Лаура вытащили с окончательно разнузданной вечеринки. Пока мы доложили старшему поколению о каре Маратика и домыли кости всем мужикам, которые на язык подвернулись. А все равно — раньше, чем мальчики на мальчишнике угомонились.

Так что засыпала я одна и под фейерверки.

О-хо-хо. Долго же Головинка вспоминать мою свадьбу будет. И гости нашего «тихого» поселка, приехавшие отдохнуть — тоже.

Я распахнула глаза, вскочила — и вышла на балкон, едва накинув халатик. Наконец-то тишина. Никто не орет «горько» — помню, как просыпалась среди ночи от воплей и пыталась встать и пойти посмотреть, кто и с кем. Заодно и оторвать им все лишнее, начинай с головы. Повезло кому-то, что поднять себя с постели я так и не смогла.

Не запускают фейерверки — грохотало канонадой, и мы любовались с балкона, как над морем расцветали разноцветные огни, осыпающиеся дождем.

И главное — никто не поет!

Тишина. Благодать. Солнце золотит краешек неба.  Туман тихонько уплывает обратно в горы. А на качели, поеживаясь, сладко спит… Серега. Заросший, лохматый. И с таким перегарищем, что мне до второго этажа долетает.

Любопытненько.

Я тихо спустилась вниз. Легонько пнула. Все же качелю. Хотя за возмутительнейшее «горько» я была чертовски зла.

— Кариночка, — счастливо расплылся он, не открывая глаз. И попробовал меня облапать, не вставая с качели.

Ага. Как же, как же.

Пнула еще разок. Серега упал обратно, не удержав равновесия. И глаза открыл. Малость покрасневшие от вчерашних неумеренных возлияний.

— Ты злишься? — дошло до умника. До супермозга. — А мы вчера праздновали.

А то я не догадалась. У… мужчины!

— Ты с чего тут разлегся?

Он вздохнул, на всякий случай схватившись за голову. Чтобы не укатилась, болезная.

— Мне весь вечер Лева и Томбасов рассказывали, что ты сбежишь.

— Хорошая идея, — одобрила я.

— Нет, — он замотал головой, но тут же снова ее придержал, — плохая. Вот я и пришел. Чтобы ты не сбежала. И чтобы тебя никто не побеспокоил.

— Побеспокоил?! — в свете вчерашних фейерверков прозвучало особенно прекрасно.

Как будто этой ночью хоть кто-то в Головинке смог уснуть!

Под дружное-то пенье через пляжные усилки!

Да черт с ним, с пеньем. А «горько» тридцать четыре раза?! Кто и с кем целовался там, а?

— Ты там может, женился уже, — я в третий раз пнула качелю. Особенно злобно. — А я и не в курсе.

— Ты что? С ума сошла? — проговорил он с незабываемыми интонациями Карлсона.

— Песню-то про свадьбу ты пел. Я слышала!