Одинокий колдун

Он очнулся сидящим на покошенном газоне, скрюченные морщинистые пятерни зарылись в сырые порезанные листья одуванчиков и подорожников. Рядом, на прямой асфальтовой плоскости Большого проспекта, сверкали ближними фарами и обдавали его клубами прогоревшего бензина проносившиеся автомашины. Он резво поднялся, тревожно оглядываясь. Колдун не мог, не должен был забывать, где и как он провел время с утра до вечера, но это случилось. Он поднял глаза на черные тучи, обложившие небо, удивился, как это не прольется из них вода. И вдруг пошел дальше, вроде бы в никуда, нимало не заботясь о цели и верности нового перемещения. Таким блуждающим макаром он оказался у решетки, ограждающей сквер за больничными корпусами, возле 25-й линии. Под его башмаками что-то захрустело: щепа от измочаленных и погрызенных кольев устилала тротуар перед закрытыми воротами. В парке горел лишь один бледно-синий газовый фонарь, чей мертвенный фосфорный блеск выхватывал из тусклого мокрого полумрака, из сомкнутых черных стволов деревьев пустой проем аллеи с плохо различимым дощатым помостом эстрады. На далекой сцене копошилась грузная женская фигура. Колдун понял, что там танцует пожилая тетка. Вскоре тетка исчезла со сцены.

Колдун какое-то время неподвижно стоял перед чугунной решеткой, всматриваясь в темнеющее нутро сквера, смутно начиная ощущать, как зарождается, плодится, кишит и чему-то радуется в тамошних зарослях кустов, елей, кленов и берез неведомая и бурная жизнь. Это не были хорошо знакомые ему по лесу существа, это не походило на карнавал худосочной блеклой нечисти в сырых питерских дворах: он ощутил что-то более древнее, сильное, первородное, какое-то буйство никогда не виданных им сил.

В считанные секунды окончательно канул в чернильную тьму вечер. В черном воздухе, густом от влаги и от мельчайшей вибрации бьющей из сквера энергии, прямо под носом у колдуна вспыхнули гирлянды маленьких прерывистых огоньков. Он нагнулся, всматриваясь: по прутьям решетки ползали крохотные жуки-»светляки», и их сомкнутые фиолетовые надкрылья испускали бледно-лиловое сияние...

Урна, притулившаяся по ту сторону ограды у ближней от входа скамейки, вдруг пыхнула (как неразличимый во мгле рот уличного факира) беззвучным облаком огня — пламя распростерлось рваным ярко-красным лоскутом, оторвалось от урны и исчезло в выси. А урна занялась тихим и мерным, как у газовой конфорки, пламенем. Колебались аккуратные язычки голубого огня. Что-то звучно хрястнуло в сыром воздухе, будто перекусили свежую кость — это лопнула металлическая дужка замка на петлях ворот; дрогнула и скрипуче отворилась одна их створка, приглашая войти колдуна.

Более всего его удивляла невраждебность, какая-то величавая и безмятежная сила того, что зарождалось в сквере. И он почти без борьбы с собственными сомнениями сделал несколько шагов, пока не оказался внутри ограды. Тут было гораздо теплее. В лицо ему горячим порывом ударило что-то смрадное, спертый и горячий клуб воздуха. На миг он смог вспомнить себя мальчиком, дошкольником, ходившим в кружок юных натуралистов при Ботаническом саде: там была клетка с огромным пегим козлом, и тот брыкливый самец с закрученными рогами вот так же невыносимо вонял, ребята обходили клетку за несколько десятков метров. Колдун вынужден был засмотреться на бугристый, покрытый трещинами и заплатами асфальт дорожки, убегавшей к эстраде. Мириады насекомых покрывали асфальт: жуки, муравьи, гусеницы и барахтавшиеся нелетучие бабочки, тараканы, пауки, черви, лесные серые клопы и красные клопы-»солдатики», мокрицы и совсем меленькие древесные жучки с узенькими крепкими тельцами... Они кишели там беспорядочно, бестолково, даже не пожирая друг дружку, и весь этот разномастный поток живой плоти понемногу передвигался в сторону эстрады.

Колдуну показалось, будто в цветочных кустах на клумбе трещат и сминаются стебли, обозначая притаившихся там крупных, осторожных и наверняка хищных животных, следивших за осторожным колдуном. Из кустов выкатился (словно его в тесноте невзначай выпихнули соседи) игольчатый мягкий шар, ловко развернулся и стал огромным старым ежом, с длинными белыми ушами, прижатыми к сероватым иголкам, подвижной черной бусиной носа на узкой сердитой морде. Размером он был с упитанную домашнюю кошку — смешно фуркал и оставался бы милым, если бы не присел на миг на крохотные задние лапки, не приподнял узкую морду и не окрысился хищно на колдуна, блеснув мелкими острыми зубками, — после чего на всех четырех ножках побежал в сторону от аллеи, к прутьям шиповника.

В глубине сквера послышался, усиливаясь с каждой секундой, треск и грохот. Это разваливалась обшивка одной из стенок эстрадной «раковины», доски сыпались вниз, сминая кусты и разлетаясь по асфальтовой дорожке. А на месте стены вынырнули и отряхнулись, вскипев в свете фонаря яркой молодой зеленью листвы, тяжелые и гибкие ветви дуба.

Он понял, что произошло: восстал из кладбищенской земли, из-под гнета многовековых пластов глины, мусора, запретов священный дуб языческого кровавого идолища.