Одинокий колдун

Но все это не складывалось для него в убедительные доводы. Можно предположить: ксендз Владислав утром поехал на Васильевский остров лишь потому, что в его квартире разгорелся скандал. Старая монахиня Гражина, приехавшая в Петербург вместе с ним и неизменно ведшая его хозяйство, невзлюбила новенькую помощницу, русскую католичку Аглаю, недавно поселившуюся в доме, так как ее попросили уехать из литовского монастыря. Старушка не без основания посчитала, что «молодуха» пытается «оттеснить» и удалить ее, перехватывая все дела и излишне рьяно, «не по-божески», угодничая ксендзу. Он отчитал обеих, наложил суточные епитимьи с постом и молитвами. И поспешил уйти. Кроме того, строители предложили ему избавиться от переделок, обезобразивших боковые стены костела. Снаружи они очистили уже несколько медальонов и ниш, в которых должны были располагаться скульптуры святых и две великолепные чугунные птицы — грифоны, найденные в подвале. Внутри зала нужно было очистить от кирпичной закладки шесть пилястров, консоли с замечательным растительным орнаментом; а также подвесить под куполом храма ампирную трехъярусную люстру, копию той, что висела в дореволюционные времена. Но для проведения всех работ костел должен был на неделю прекратить службы. Ксендз согласился, пошел в гараж, вывел новенький серый «вольво» и задумался, куда он хочет отправиться. На встречу со спившимся священником он опаздывал (тот просил прийти в сквер к восьми, оставалось пятнадцать минут), но все же поехал на Васильевский остров.

Старик знал, когда и за что семью Дубовских увезли из Ленинграда. Но не знал, что сына разлучили с родителями, которых зачислили в британские шпионы. Владислав с двенадцати лет жил в новосибирском детдоме; его родители умерли от дизентерии в Магадане, в фильтрационном бараке, — если можно было верить справке из архива КГБ от 1989 г. Ему было за что ненавидеть эту страну. Хотя то, что наблюдал ксендз, приехав в Ленинград 91-го, прожив здесь два года, наполнило его ужасом и скорбью, а ненависть потихоньку остывала. Ведь трудно ненавидеть сирых, убогих и обделенных божьей благодатью.

Через Дворцовый мост, по набережной, сделав круг у Стрелки, под которой сидела огромная римская богиня с отбитыми ступнями и носом, он проехал к Съездовской улице, свернул на Большой проспект и притормозил у 25-й линии. Перед воротцами в сквер стояло два милицейских «форда» с включенными огнями «мигалок». Он заметил, что опоздал на полчаса, поборол неловкость и зашагал по центральной аллее, думая, что старик не дождался и ушел. С опасливым любопытством глазел на деревянную раковину эстрады, громоздившуюся невдалеке.

А старик, вечерний гость и апокалиптический вестник, был уже мертв.

Ксендз был потрясен настолько, что незряче перешагнул через бечевку с красными флажками, натянутую на колышках и турникетах, обошел караульных милиционеров и вплотную подошел к толпе служивых у изгороди, в дальнем пустом уголке сквера. Пока его несколько раз не окликнули, пока лейтенант в камуфляжной форме, с коротким автоматом, подвешенным за ремень на плече, не подошел и не хлопнул ксендза по плечу, — он стоял и смотрел на мертвое тело. А затем поспешно, кивнув и бормотнув извинения лейтенанту, ксендз опустился на колени, вдавливая в мокрую траву черное сукно парадной сутаны и ощущая, как просачивается сквозь ткань к его коже холодная вода, — он стал молиться.

Толстое, короткое тело батюшки лежало на боку, смешно разведя ноги, будто бы, и упав, тело продолжало делать беговые движения. Левая рука его, по локоть придавленная телом, врылась, вцепилась в землю, разорвав дерн и по запястье утонув в черной рыхлой почве. Правая рука неестественно была вывернута назад и вверх, то есть от чьего-то рывка вывихнулся плечевой сустав. Насупленное, ожесточенное лицо хранило печать удивления перед наступившей смертью. Из уха тек, густея и присыхая, ручеек зеленого гноя, запачкавший дряблую морщинистую шею и белый отложной воротничок поверх рясы.

Человек в синем кителе согнулся над мертвым, что-то углядел и с помощью лейтенанта осторожно перевалил тело на спину: из живота старика торчал золотой крест, большой и массивный, он как кинжал, по самое перекрестье был вбит в плоть старика. Удар прорвал всю одежду, вмяв ее в дыру на животе; вытекло немного крови, малозаметной на черной ткани. Крест вбили в живот старика таким образом, что распятие, выгравированное на металле, оказалось перевернутым: Христос по пояс, головой вниз был погружен в плоть убитого...

Следователь в синем кителе разжал кулак правой руки старика: выбрал из-под пальцев какие-то белесые развевающиеся нити, запихал их в прозрачный пакетик.

— Точно, волосы, — расслышал ксендз. — Видимо так: старик защищался и вцепился убийце в голову. В лаборатории мы установим, но пока мне кажется, что это была женщина, почти одного со стариком возраста, седая и неопрятная. Ну и здоровая как лошадь. Посмотрите, у него и лицо, и руки, и шея до мяса ногтями расцарапаны... Нет, ерунда получается, никакой бабе такой удар не нанести!