Одинокие боги

Отец напомнил, что к таким советам надо непременно прислушиваться, но мне можно было и не напоминать — ведь все мальчишки обучаются подобным образом. Да кроме того, я был очень любознателен, и оставалось еще так много неизведанного, интересного, что мне непременно хотелось бы узнать.

Когда мы ужинали, мисс Нессельрод, сидевшая рядом, спросила, ходил ли я когда-нибудь в школу.

— Мне всего шесть лет, — пояснил я.

— Ты выглядишь старше. — Она задумчиво посмотрела на меня. — У тебя много друзей среди ребятишек?

— Нет, мэм. Мы часто переезжали с места на место, и я иногда не успевал даже ни с кем толком познакомиться.

— А умеешь читать?

— Да, мэм, и писать тоже. Меня научили мама и папа. Мы много вместе читали, мама и папа читали по очереди друг другу или мне. А я очень любил слушать... Иногда, знаете, мы разыскивали на карте места, о которых только узнавали, читая какую-нибудь интересную книгу.

Когда наступила ночь, к нам совсем близко, нарушая воем тишину, подошли койоты. Я слышал, как Фарлей начал прохаживаться около лошадей, успокаивая животных одним своим голосом. Мы с отцом лежали под фургоном рядом, и иногда, поворачиваясь во сне и неловко задев раненое плечо, он легонько вскрикивал, но так тихо, что вряд ли кто-нибудь слышал, кроме меня.

Небо было звездное и безоблачное. Я вылез из-под одеяла и, присев на дышло, любовался красотой ночи. Несущий вахту мистер Финней остановился подле меня:

— Что, не спится, малыш?

— Ночь такая светлая, и я проснулся. Мне хочется послушать ее.

— Знаю, так случается. В это время суток как бы обостряются все наши чувства, но ты иди-ка лучше спать, малыш. Впереди у нас длинный тяжелый день.

— Когда же мы, мистер, дойдем наконец до родника?

— Может быть, даже и к вечеру. Дуг Фарлей выполняет свои обещания, но все же, вижу, его что-то беспокоит. Это написано на нем.

С рассветом мы тронулись в дорогу, держа курс на запад, к низким скалистым горам, и в полдень уже наполняли из источника опустевшие фляги. Фарлей велел Келсо приготовить плотный завтрак и сварить побольше кофе.

Я огляделся. Это было каменистое, но по-своему весьма примечательное место: маленький ручеек бойко струился по камням, исчезая в песке. На некоторых камнях вблизи источника были высечены письмена индейцев.

Держа в руках чашку с кофе, Фарлей подошел к отцу, поинтересовался:

— Вам знаком этот путь?

— Да, немного. Здесь на небольшом расстоянии друг от друга расположено несколько родников, которые, думаю, уже давно используют и мохавы: берут отсюда воду для питья. Индейцы-пуэбло нередко приходят сюда даже в поисках залежей бирюзы.

— Это-то и тревожит! — забеспокоился Фарлей.

— Положитесь на себя, вы неплохо знаете эти места, поэтому, если ваша интуиция вам что-то подсказывает, значит, на то есть особые причины: иногда чувствам нужно доверять более, нежели рассудку, — посоветовал отец.

Фарлей бросил на него быстрый взгляд.

— Вы сами-то верите этому? Я думаю, многие этому верят, когда начинают что-то ощущать. Некоторые называют это инстинктом. — Он отхлебнул кофе. — Келсо вот тоже что-то подсознательно беспокоит. Может быть, конечно, это тревожное чувство пройдет, когда мы доберемся до гор...

Фарлей, поколебавшись с мгновение, все же спросил:

— А как вы себя чувствуете, Верн? Вижу, вы совсем больны, да впридачу потеряли столько крови.

— Со мной будет все в порядке, — покачал головой отец. — Я должен все это выдержать ради моего мальчика.

Весь этот разговор я просидел на камне около воды, и, поглощенные беседой, они меня не заметили. Воздух был чист, прозрачен, и до меня доносилось каждое их слово. Слушая голоса и смотря на воду, я всем сердцем желал одного: чтобы отец жил всегда.

Иногда по ночам я возвращался мыслями к тому страшному старику, встреча с которым неизбежно ожидала меня в ближайшем будущем. Что он станет делать, когда увидит меня? Я думал о солнечном ранчо, где он живет, но где со мной не будет моего отца. И становилось страшно. Я не знал, чего мне ждать, о чем беспокоиться. Единственное, чего бы мне очень не хотелось, так это не только не ехать к этому старику, но никогда, никогда не видеть его.

Нередко, когда мне удавалось побыть одному, у меня навертывались на глаза слезы. Но отец и так был все время достаточно обеспокоен, чтобы причинять ему лишнюю боль. Поэтому теперь я лежал в темноте с широко открытыми сухими глазами, беззвучно содрогаясь душой от горьких, невыплаканных слез.

В тот же день мы покинули Родник Пиютов и снова зашагали по дороге. Внезапно мисс Нессельрод оказалась рядом со мной — теперь мы с ней шли одни впереди всех.

— Тебя что-то угнетает, — с сочувствием взглянула она. — Это из-за болезни отца или какая-то иная причина?

Я промолчал, ибо затронутая тема была слишком личной, болезненной, и я не решался обсуждать ее с малознакомым человеком, но губы сами еле слышно прошептали:

— Отец везет меня к моему деду.

— Я знаю, — минуту подумав, сказала она. — Иоханнес, запомни: если тебе у него будет плохо, я всегда приму тебя в свой дом. Я буду жить в Лос-Анджелесе. Ты запомнил, Иоханнес?