Одиночество вдвоем

— Какое, о повелитель моей души, — воскликнула она, не сводя с него восхищенных глаз.

Правитель убрал руку и, грустно покачав головой, горько признался:

— Ты часто слушаешься маму и этим терзаешь меня.

Анхеспаамон беспомощно развела руками.

— Я между двумя огнями, — вздохнула она. — Муж и мама. Как мне трудно. Бывая рядом с тобой, мне кажется, я предаю ее. С ней — словно предаю тебя. Вы оба в равной степени мне дороги. Даже не знаю, как избавиться от ощущения ложного вероломства.

— О чем ты говоришь, милая? — встревожился супруг.

— Хандра напала. Но ничего, пройдет.

Фараон встал.

— Я не имею права ревновать тебя к ней. Она твоя мать, а, значит, и моя тоже. Но, я считаю, не надо ей вмешиваться в государственные дела.

Анхеспаамон быстро взяла себя в руки, переборов уже неуместную сентиментальность. Потеряв отца, изменившего богу Амону и потому теперь уже оскверненного, она лишилась и его преемника — мужа сестры Меритамон Сменхкара, который правил страной всего полтора года. Она не верила в его смерть. Как может умереть молодой и сильный мужчина, которого укусил какой-то комар? Однако личный лекарь фараона утверждал именно так — смерть наступила в результате укуса насекомого. После кончины Сменхкара единственным мужчиной в семье оставался юный Тутанхамон, которому едва исполнилось четырнадцать лет. И за эти годы молодой фараон сделал немало, чтоб завоевать признание коварных фиванских жрецов, по могуществу не уступающих самому фараону. Однако, чем больше угождал он жрецам, тем подозрительнее те относились к нему. Анхеспаамон скорее чувствовала это и не знала, чем помочь мужу. Теряясь в решениях данного вопроса и не находя единственно верного, она боялась за мужа.

— Будь уверен, — обнадежила она, — не станет. Объясню я ей. Знаешь, она очень переживает за Меритамон…

— Знаю, — перебил он ее. — И что нашла в этом Упнефере твоя сестра?

— Он хорош собой, а сестра моя вдова.

Тутанхамон подал руку жене, помог ей встать.

— В искренности его я сомневаюсь только потому, что слишком он убедителен в речах.

Она обиделась, скорее за сестру.

— Ты, по-моему, сомневаешься во всех, кого знаешь.

— Меня настораживает его готовность угодить. Тот, кто старается угодить, меньше выделяется благородством.

Звуки литавр и барабанного боя громким эхом отзывались в просторном полукруглом дворе царя Куша. Сам он сидел с гостями — Тутанхамоном, Нефертити, Эйе. Приезд гостей не очень-то обрадовал хозяина, хотя внешне он этого ничем не проявлял. Мысль о том, что в прошлом году он недодал правителю Египта тысячу рабов, приводила его в уныние.

Тем временем двое слуг вынесли на всеобщее обозрение тяжелую гипсовую статую кушского царя и уложили ее посреди двора. Откуда-то появился палач с обнаженным мечом и, обращаясь к статуе, грозно начал.

— Мой царь, я посланник бога, прибыл за твоей душой. Мой царь, я посланник твоего народа, прибыл за твоим телом. Богу и твоему народу, по обычаю наших предков, суждено сегодня, в день тридцатилетия твоего вступления на престол, отправить тебя в потусторонний мир, ибо ты стал немощен и дряхл. Готовь себя в загробный мир — молись!

Барабаны и литавры стихли. Царь стал на колени и, прочитав молитву, сел на свое место.

— Во имя благополучия народа, — громогласно заревел палач и сильным ударом меча отрубил статуе голову.

Нефертити ахнула. Закрыв лицо руками, она инстинктивно прижалась к Эйе, испуганно причитая:

— …Как страшно… Я боюсь… Я хочу…

Предусмотрительно оглядевшись, Эйе убедился в том, что его не видят. Незаметно для окружающих обнял царицу.

— Я тоже хочу, — страстно прошептал он, задыхаясь в моментально охватившем его экстазе.

— Обряд свершен, хеб-сед окончен. Старого фараона нет. Пусть здравствует молодой, — заканчивает палач.

Слуги уносят останки статуи. Царь Куша нехотя встает, обегает трижды двор, после чего усаживается, тяжело дыша.

— Тридцать раз ты должен был обегать двор.

Кушский царь хитровато прищурился и шутливо погрозил пальцем.

— Мой писарь в документах укажет тридцать, дорогой правитель Небхепрура.

— Ты и дань свою вот так вот завышаешь? Разное — в бумагах и на деле?

Успокоившись, Нефертити удивленно уставилась на Эйе, который никак не убирал руку с ее стана.

— Странно мне… Обнимаешь как-то странно. То ли как дочь, то ли… Не пойму тебя, Эйе.

— Как хочешь, мечта моя.

Она презрительно сбросила его руку, отодвинулась.

— Очнись, дурак ты старый.

Фараон Куша побагровел от последних слов владыки Египта. Совсем юнец, а мыслит как мудрец. Поэтому, грозно насупив брови, он встал и поклонился Тутанхамону.

— Царю Верхнего и Нижнего Египта, могущественному фараону Небхепруре, да будет он жив и здоров, цел и невредим, все свои долги я отправлю точно в срок и, если позволят условия, с некоторыми излишками.

— Не верю я тебе. Ты великий лгун, искусно маскирующийся под благодетеля.

Хозяин Куша в бешенстве обнажил меч.

— Может, спор наш разрешат мечи?

Тутанхамон, не ожидавший такого поворота событий, выхватил свой.