Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

В тот день я совершил два бомбовылета. В одиннадцать-тридцать утра я отбомбился в районе города Суэц, а на закате возглавил звено из четырех машин, брошенное против танковой группировки в районе «дороги Хроника»[85], как называли это место на военных картах. Оба задания были выполнены без каких-либо осложнений. Оба раза не было никаких мыслей и эмоций вроде возникших после утреннего вылета, когда я был уверен, что меня непременно собьют. Эти задания напомнили мне, что далеко не каждое боевое задание является вопросом уровня «быть или не быть». И в то же время ночной кошмар напомнил: невозможно стереть шрамы, оставленные пленом.

Этой октябрьской ночью резко похолодало, и холод пробирался под тонкую серую ткань комбинезона. Я полностью застегнул молнию и стал обнимать себя обеими руками, пытаясь справиться с ночной прохладой, но ничего не помогало. Я чувствовал, как мое тело все холодеет и холодеет, но мне нужно было еще несколько минут тишины, прежде чем я смогу вернуться к реальности и подумать об утренних боевых заданиях. Когда я почувствовал, что мои ноги совсем онемели, я вернулся в квартиру, зашнуровал ботинки, умыл лицо, надел летный жилет и направился в сторону эскадрильи. В этот момент здание эскадрильи больше всего напоминало теплый дом, куда я всегда мог вернуться.

Глава 39 13 октября 1973 года

На командном пункте командующий базой Рони Ронен собрал трех комэсков. На часах было четыре часа утра.

Очень скоро должно было начаться наше контрнаступление на Голанских высотах, где нам с трудом удалось избежать полного разгрома. Мы сидели в подземной комнате, использовавшейся для инструктажа. Стены были покрыты картами, однако мое доверие к картам, добытым нашей разведкой, сильно поколебалось с началом войны. Судя по всему, в военной разведке что-то пошло совсем не так, что крайне плохо отразилось на ее способности предоставить точную и детальную картину происходящего в театре боевых действий. Поэтому умные люди заботились о том, чтобы получить собственные разведданные, или, по меньшей мере, скептически относились к тем, которые мы получали. Поэтому на карты я даже не смотрел.

Мой взгляд сканировал комнату. Я внимательно рассматривал людей, молча сидевших в маленьком тесном помещении, ожидая Рона, который должен был прийти с минуты на минуту. Напротив меня сидел Элиэзер (Лейзик) Пригат, командир базировавшейся здесь 119-й эскадрильи «Фантомов». Лейзик выглядел старше других комэсков и производил впечатление слишком старого, чтобы воевать. Однако своей ужасающей эскадрильей он командовал просто блестяще.

Справа от него сидел Гиора Орен, заместитель Рона, ответственный за повседневную жизнь и работу базы. Его глаза были налиты кровью, он был не брит. С тех пор как я его помню, его глаза были неизменно красные. Он вырос на ферме и с малых лет вставал в четыре утра, чтобы помочь отцу по хозяйству перед тем, как уйти в школу, а вернувшись из школы, начинал учиться разбирать и чинить все состоящее больше чем из двух частей. С начала войны я ни разу не видел его спящим.

Я не видел Шмулика Бенрома, моего друга со времен летных курсов. Вчера он занял место Эхуда Шелы, погибшего за день до этого. Рон взял Шмулика из 119-й эскадрильи, где он летал на «Фантоме», поэтому сейчас он очень занят, вспоминая, как пилотировать «Скайхок», и преодолевая сильнейшую «турбулентность», связанную с командованием эскадрильей во время войны.

В комнате также находились офицер разведки и начальник штаба. Эти двое — не летчики, поэтому их стулья стоят немного позади наших. Они относятся к нам со смесью восхищения и страха, а также, возможно, чуть-чуть нас жалеют.

Я подумал о том, что в этот момент несколько таких же групп проводят такие же совещания во всех районах боевых действий, от горы Хермон на севере до южной оконечности Синайского полуострова, пытаясь спланировать следующий день войны: как достичь максимума и при этом сберечь жизни наших солдат. Перед моим мысленным взором представали такие же группки собравшихся вместе боевых командиров, тративших на сон не более трех часов, заросших щетиной и с растрепанными волосами, в пропотевшей и запылившейся форме цвета хаки, отхлебывающих из пластиковых стаканчиков крепчайший черный кофе, позволявший им выжить.

Интересно, думал я, кто эти люди, которые в хаосе войны способны организовать кофе в четыре часа утра на какой-нибудь богом забытой дюне?

Я знал, что именно мы, боевые командиры, являемся становым хребтом армии. Ибо в конечном итоге именно мы осуществляем штабные планы, когда во главе своих солдат прорываемся сквозь огненную стену, воздвигнутую, чтобы нас остановить.