Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Ощущение напоминало ожог. Правая рука инстинктивно дернулась, чтобы протереть глаза. Однако стоило мне отпустить сломанную левую руку, как раздробленный локоть послал острый болевой сигнал. Поэтому я отказался от мысли остановить кровь и вновь поручил правой руке ее незаменимую работу — утишать боль. В то же время боль в развороченном бедре усилилась. Словом, мое физическое состояние никогда еще не было столь плачевным.

Как ни странно, эпизод с подростком заставил увидеть во мне человека. Взрослые прогнали камнеметателя, более того, откуда-то появилось полотенце, и молодой человек, которому на глаз было лет 25 опустился рядом со мной на колени, стер кровь лица и вернул зрение моим залитым кровью глазам. Затем он взял полотенце, насквозь пропитавшееся кровью, и затянул его на правом бедре, чуть выше кровоточащей дырки, которая к тому времени стала еще шире. Это, конечно, не было первоклассной медицинской помощью или даже нормальным жгутом, но идея была понятна: если суждено случиться худшему, это произойдет не прямо здесь и сейчас.

Через час напряженных споров атмосфера на хлопковом поле изменилась, и у народа возникла новая идея. Четверо мужчин взяли меня на плечи. Толпа расступилась, чтобы они могли пройти. В сопровождении приблизительно тысячи людей носильщики понесли меня в ближайшую деревню. Я не мог видеть эту процессию, поскольку меня несли лицом вперед, однако я мог явственно слышать их оглушительные крики. «Насер! Насер![3]» — скандировали они все громче и громче, словно хотели сообщить президенту страны, что несут ему жертвенного агнца.

Тем временем мои мысли снова сосредоточились на боли в сломанной ноге. К этому времени она чувствовалась куда острее, особенно после того, как один из носильщиков споткнулся, идя по изрытому полю, и нога, словно в насмешку, согнулась не в колене, а в каком-то странном месте ближе к бедру. Меня удивляло, что я не только не отключился, но напротив, нахожусь в столь ясном сознании, что, как мне казалось, смог бы сыграть партию в шахматы.

Я обдумал свое положение и все, что произошло до сих пор, и, как это ни покажется странным, почувствовал, что ко мне вернулась уверенность в себе. Я оказался здесь меньше часа назад и совершенно не могу двигаться. Тем не менее я пережил встречу с местными жителями. То, что крестьяне передадут меня властям, казалось хорошей новостью. Несмотря на раны и травмы, я сохранил контроль над всеми органами чувств и могу отслеживать, что происходит вокруг. Я не утратил самообладания. Я не проявил никаких признаков слабости, не связанных с полученными травмами; до сих пор я не просил пощады. А поскольку в этот момент меня страшно мучила жажда, единственным арабским словом, которое я произнес, было слово «вода».

Мы вошли в одну из тех деревень, которые я заметил во время спуска. Теперь процессия шествовала по узкому проходу между двумя рядами глинобитных домов. Вдоль улицы текли потоки нечистот, перед нами, оглашая воздух своим кудахтаньем, метались куры. Носильщики свернули влево и вошли во двор перед одним из домов. Осла, лежавшего на куче соломы, прогнали мощным пинком, и меня уложили на его место. Несколько мужчин вошли во двор вслед за мной.

Я предположил, что это местные старейшины. Остальные остались снаружи, некоторые расположились на прилегавших крышах.

Крестьяне попытались заговорить со мной. Я лишь смотрел на них и просил воды. Я думал о своей жене Мирьям: успели ли ей сообщить, что этой ночью я не вернусь домой, а если нет, то как долго она проживет с иллюзией, что в нашем доме все благополучно.

Двор создавал ощущение покоя. Это ощущение усиливали лица немногочисленных собравшихся, выглядевшие совсем не угрожающе. Кто-то вошел во двор и что-то сказал по-арабски. Мужчины снова взвалили меня на плечи. Конвой снова пустился в путь. В отличие от первого путешествия, в этот раз меня несли лицом назад, поэтому можно было видеть многочисленный эскорт. Я стал подозревать, что меня тащат на самодельную виселицу, которую приготовили, пока я лежал во дворе; возможно, под нее решили использовать одно из ветвистых деревьев, которые были видны по дороге в деревню. Мне подумалось, что этот парад может стать генеральной репетицией грядущих похорон.

Деревенская молодежь на этот раз шествовала впереди. Всю дорогу они играли с моими пальцами ног, перекрещивая их то так, то эдак, пока наконец я не закричал от боли, что вызвало взрыв детского смеха. Затем игра продолжилась, мои пальцы скрестили как-то иначе. Последовал еще один крик боли, потом взрыв смеха — и все повторилось.