Одиннадцать минут

Что ж, было в ее жизни четыре приключения – танцевала в кабаре, выучила французский, стала проституткой и влюбилась отчаянно и безнадежно. Многие ли могут похвастаться столькими событиями, случившимися всего за год?! Она была счастлива, хоть к счастью и примешивалась печаль, и имя печали этой было – не проституция, не Швейцария, не деньги, а Ральф Харт. Она – хоть и самой себе никогда бы в этом не призналась – в глубине души хотела выйти замуж за этого человека, который сейчас ждет ее в церкви, чтобы познакомить со своими друзьями, своими картинами, своим миром.

Она подумала: а может, не ходить? Переехать в какой-нибудь отель недалеко от аэропорта, ведь самолет – завтра утром, а каждая минута, проведенная рядом с Ральфом, обернется в будущем годом страданий, потому что ее будут терзать мысли о том, что она могла бы сказать, да не сказала, и воспоминания о прикосновениях его рук, о звуке его голоса, о его рассказах.

Мария снова открыла чемодан, достала игрушечный вагончик, подаренный Ральфом в их первую встречу у него дома. Несколько минут глядела на него, а потом выбросила в корзину для мусора – он недостоин встречи с Бразилией, он был никчемным и несправедливым по отношению к ребенку, которому так хотелось поиграть с ним.

Нет, она не пойдет в церковь; он может спросить ее о чем-нибудь, а если она ответит правду – «Я улетаю», – он попросит ее остаться, пообещает все что угодно, лишь бы не потерять ее, признается в любви, которую и так уже не скрыть. Однако любовь эта зиждилась на полной свободе, ничто другое не было бы возможно: вероятно, это и была единственная причина того, что их так влекло друг к другу: оба знали, что им ничего не надо друг от друга. Мужчины всегда пугаются, услышав из уст женщины: «Я хочу зависеть от тебя», Мария же хотела сохранить в душе другой образ Ральфа Харта – влюбленного, вверившегося ей всей душой, готового ради нее на что угодно.

Ладно, она еще успеет решить окончательно, идти ей на свидание в церкви или нет, – сейчас надо заняться делами более прозаическими. Она видела, какое множество вещей в чемоданы не влезло. Куда же все это девать? Да никуда, пусть о них заботится хозяин квартиры, пусть он распорядится оставленными на кухне миксером и кофеваркой, картинами, купленными на рынке, постельным бельем и полотенцами. Хотя ее родители нуждаются в этом барахле больше, чем любой женевский нищий, в Бразилию она его не потащит: любая мелочь будет напоминать о том, через какие испытания пришлось ей пройти, какой ценой было это куплено.

Она вышла из дому, направилась в банк с намерением снять все, что было у нее на счете. Управляющий – он тоже бывал в ее постели – сказал, что это неразумно: ведь проценты по вкладу она смогла бы получать и в Бразилии. А если ее, не дай Бог, ограбят, прахом пойдут многомесячные труды. Мария заколебалась, сочтя – по своему всегдашнему обыкновению, – что ей и вправду желают добра. Но, поразмыслив немного, пришла к выводу: нет, цель этих бумажек не в их приумножении – они должны уйти в оплату за фазенду, за дом для родителей, за несколько голов скота да мало ли за что еще.

И она сняла все до последнего сантима, уложила деньги в специально по такому случаю купленный пояс-бумажник и надела его на голое тело, под одежду.

Затем направилась в бюро путешествий, молясь про себя, чтобы ей хватило мужества не остановиться на полпути. Заявила, что желает поменять билет. Ей ответили, что завтра прямого рейса нет: надо лететь через Париж и там сделать пересадку. Не важно! Лишь бы оказаться как можно дальше отсюда, чтобы не успеть передумать.

Она дошла до одного из мостов, купив по дороге мороженое, хотя было уже совсем нежарко, остановилась, оглядела Женеву. Все казалось ей теперь совсем другим, и чувствовала она себя так, словно только попала в этот город и теперь должна обегать все его музеи, осмотреть все достопримечательности, побывать в модных ресторанах и кафе. Забавно – когда живешь в городе, всегда откладываешь знакомство с ним «на потом», а в итоге покидаешь его, так толком и не узнав.

Почему же ее не радует совсем уже скорая встреча с Бразилией? Почему не печалит разлука со Швейцарией, оказавшейся достаточно гостеприимной и приветливой? Ни обрадоваться, ни загрустить – ничего у нее не выходило, разве что уронить две-три слезинки, испытывая страх перед самой собой – перед девушкой красивой и неглупой, у которой было все, чтобы добиться успеха, и которая неизменно совершала ошибки.

Ну, что ж, хоть на этот раз она поступает правильно.

* * *