Одинаковые тени

— Нет, сэр, — говорю я. — Не надо мне этих денег. Нет, друг. Ты не имеешь права снимать меня, когда я пьяный. Ты не имеешь права.

— Послушай, малыш, — говорит он. — Ты сам хотел, чтобы тебя сняли. Ты меня сам об этом просил. Да, сэр. Ты был прекрасен той ночью. Просто прекрасен!

И он все время опять хихикает, и мне это очень не нравится, и он сует мне деньги в карман.

Мне нечего ему сказать, — понимаете? Потому что, друг, я, честное слово, ничего не помню об этой проклятой ночи и не могу сказать, что Джанни Гриква врет, потому что, хоть я и уверен, что он врет, но не могу ему этого сказать, — вы меня понимаете?

— Так вот, — говорит он, — слушай меня, Джорджи-малыш, и слушай внимательно. Ты мне нужен, сынок, потому что ты зулус, а зулусов трудно найти — понял? А эта Нэнси — шикарная девушка и не хочет знаться ни с кем, кроме зулуса, и ты, друг, и есть тот самый зулус. А за снимок с Нэнси европеец, может быть, даст пять фунтов. Ты понял? Так что, друг, ты мне нужен.

И я сижу и молчу, потому что, друг, мне нравится эта Нэнси, и я понимаю, что я ей тоже нравлюсь, потому что на снимке она на меня так смотрит, и я хочу вам сказать, что Джанни прав, когда говорит, что она шикарная девушка, потому что так оно и есть. Но я знаю, что нехорошо, когда с тебя делают такие карточки. Только не знаю, почему это нехорошо, — вы меня понимаете? Но все равно я знаю, что это нехорошо. И я думаю, что сказал бы мастер Абель, если бы узнал об этом. Он конечно бы рассердился.

— Хочешь выпить еще, Джорджи?

— Нет, сэр, — говорю я, — потому что, когда я пьяный, ты меня снимаешь, а я этого не хочу. Да, сэр!

А он только улыбается и кричит:

— Нэнси!

И, друг, я очень пугаюсь, потому что боюсь увидеть Нэнси после этих картинок, и я смотрю, в порядке ли мой костюм, а этот Джанни только хихикает.

И, может быть, сразу после его крика дверь открывается, и на пороге стоит Нэнси. Фу! Она похожа на прекрасную леди, потому что на ней белое платье с глубоким-глубоким вырезом, — вы меня поняли? И, друг, знаете, она такая стройная, такая милая. И она так приятно пахнет, и, друг, она — зулуска, и, друг, не знаю почему, но я без ума от этой Нэнси.

Я должен сразу признаться, что очень люблю девушек, и, друг, эта Нэнси — самая лучшая девушка из всех, которых я видел, и такая красивая, что в желудке что-то обрывается, как когда падаешь с высоты.

А она стоит на пороге и говорит:

— Здравствуй, большой мальчик!

И знаете что? В глотке у меня пересохло, и я не могу ничего сказать и только гляжу в пол. И я замечаю, что ногти у нее на ногах окрашены в красный цвет, это видно сквозь тесемочки сандалий, и от этого я люблю ее еще больше, потому что это красиво.

— Как поживаешь, большой мальчик? — спрашивает она, и ее голос снова как шепот, и, друг, я пропал, я говорю вам, пропал!

— Тебе она нравится, Джорджи? — спрашивает Джанни Гриква. — Тебе она нравится, а?

И, друг, я не знаю, что сказать от смущения.

— Я тебе нравлюсь, красавчик? — спрашивает Нэнси, и подходит ко мне, и берет меня за ухо.

— Конечно, ты ему нравишься, да, сэр, — говорит Джанни.

— Ну, красавчик, — говорит Нэнси, — скажи же, что я тебе нравлюсь, большой мальчик.

— Ты мне нравишься, — говорю я, и мой голос звучит так, как не мой голос.

— Порядок, Джорджи. Ты отличный парень. А теперь иди с Нэнси вниз, познакомься с ней как следует, и, может быть, после мы поговорим.

И, друг, он подмигивает этой Нэнси, и я это замечаю. И Нэнси говорит:

— Пойдем, силач. — И она берет меня за руку и ведет вниз, туда, где я был сначала.

И теперь уже эта комната битком набита разными цветными парнями и девушками, африканскими парнями и девушками и, может, даже малайскими парнями и девушками, только все они необразованные, это сразу видно, — вы меня поняли? Кто танцует, кто курит, кто пьет, а граммофон играет очень громко, и я удивляюсь, отчего не приходит полиция, потому что, когда моя мать стонала, полиция сразу же объявилась, а тут куда больше шума, чем от моей матери, это я вам говорю.

Как только мы входим в эту комнату, Нэнси выводит меня на середину и начинает со мной танцевать.