Один за всех

— Да вы что, товарищи, шутите, что ли? Я уже эти полста рублей вашей организации по квитанции уплатил! Вчера.

— Вчера это одно, а сегодня другое. Ну, ладно, жмот ты эдакий, сороковку кидай, и по рукам.

— Но, простите, за что сороковку?

— А за то, дорогуша, чтоб все с твоей рухлядью было сделано тик-в-тик! Как в аптеке. Чтоб в целости, понял?

— Ну вот что, — стал качать права заказчик. — Мало того, что вы приехали на три часа позже обещанного, еще занимаетесь вымогательством! Звоню вашему начальству…

— A-а, ну звони, звони. А мы пошли.

— В каком смысле пошли?

— В смысле уезжаем. У нас еще три заказа по наряду.

— В смысле не будете мне грузить, что ли?

— Конечно, в смысле. Пока.

— Ничего не пока! — как закричит хозяин. — Ладно. Погрузите все аккуратно и быстро — кидаю десятку. Все?

— В каком смысле? — остолбенел Серега. — В смысле на рыло?

— В смысле на всех.

— Шутишь, хозяин?.. Тридцатник — и деньги вперед.

— Никаких тридцатников! У меня еще целых три дня до получки…

— Тьфу ты, ей-богу! — сказал Серега. — Ты ж нас, друг, тоже пойми: это у нас сегодня третий заказ, а мы всего по двадцатке заработали, а? Ну, приедем на место, хоть банку-то поставишь коллективу?..

Пока Серега вел с клиентом эти мучительные переговоры, мы с душелюбом лихорадочно ощупывали стулья, убеждаясь, что они не наши…

…Грузчики тем временем на ремнях вытащили на лестничную площадку сервант. Оттуда послышался хриплый голос Сереги:

— Эй, хозяин, мигом сюда! Ну, возьми-ка на себя этот гроб. Да ты веселей, веселей. И осторожней кантуй, своя мебель-то небось, не казенная. И чтобы мне все было тик-в-тик. Ясно?..

…Когда мы вышли с людоведом на улицу, он положил свою руку мастера мне на плечо, на котором совсем недавно стоял диван-кровать, и изрек:

— Тебя повергло в транс агентство…

— Блокнота нет, — извинился я перед мастером. — Записать не на чем…

— Ничего, — успокоил он — Теперь надолго запомнишь.

ПЕЙТЕ ИЗ ЛЮБИМОГО ИСТОЧНИКА! (Разговор на эту самую тему)

История учит, что одноклеточные в свое время размножались делением. То есть без необходимости партнера. Конечно же, ни о каком настоящем чувстве в те времена не могло быть и речи.

Но жизнь брала свое. И нашему человеку, со всеми его радостями и слабостями, одному стало уже не под силу. Ему уже понадобился партнер. А как с ним быть, он порой еще не знает…

…Ко мне на прием пришла взволнованная тридцатипятилетняя студентка-заочница, ударница, общественный распространитель печати на предприятии. Морозова — а это была она — поведала мне, что в семидесятом году вышла замуж за Кислярского (имен супругов я не называю по их просьбе). И вот примерно лет семнадцать назад что-то в их отношениях надломилось. Назревала семейная драма, которая, того и гляди, привела бы к неудовлетворенности в труде. В этот ответственный период и состоялся у нас с Морозовой такой вот большой и откровенный разговор по душам.

Она: «Доктор, ну… что ли… как нам… понимаете?»

Я: «Еще бы! Трудно дать вам так вот сразу готовый рецепт. Но можно. Вы вспомните Стендаля: «Когда любишь, не хочешь пить другой воды, кроме той, которую находишь в любимом источнике…» Ну, как?»

…И она ушла от меня какая-то просветленная, озаренная где-то. Слезы на глазах, руки, вижу, дрожат, да и колени тоже, а сам внутри радуюсь: значит, своим дельным советом помог я человеку!

…А через какое-то время получаю от Морозовой письмо. Признаться, с волнением разрывал я конверт. А в нем сообщение, что родилась двойня! Девочек назвали Григориями. Видимо, в мою честь…

Или другой случай. Эта темноволосая стройная женщина с какими-то неожиданно умными глазами пришла ко мне в кабинет не сразу. Перед тем как открыть дверь, она много пересомневалась, перестрадала, перемучилась. Потом, уже войдя, сказала, что, перед тем как открыть дверь, она много перестрадала, перемучилась, пересомневалась. Обращалась в профсоюзный актив, общественный совет, в кассу… Но там не помогли: видимо, было уже поздно. Тогда пришла к нам. И вот она сидит передо мной, известным врачом, чутким педагогом и хорошим писателем, и не знает, с чего начать. Нервно теребит скатерть. Потом кладет ее себе под ноги — так ей легче говорить. И наконец — как вопль души:

— Не могу с таким жить!!! Как останемся с ним наедине, так прямо невозможно: начинает читать мне вслух Боккаччо! А мне-то… мне-то хочется другого, доктор! Я-то его хочу к нашему Лермонтову приучить. «Белеет парус одинокий! В тумане моря голубом!..» Помните? А он, мятежный, — ни в какую! Особенно ему почему-то не нравится, когда мы одновременно вслух читаем: он — своего Боккаччо, а я — нашего Лермонтова. Помогите нам, доктор!..

…На этом примере ясно видно, как тонкие проблемы любви переходят в духовную сферу. Поэтому я верю, что эти молодожены расстанутся друзьями.