Один в поле воин

Немного поразмыслив, при этом непроизвольно артикулируя, Волков решил остановиться на этой версии. На него уже попытались надавить при помощи депутатского запроса, а до этого он имел беседу с вышестоящим начальством, которое советовало не тянуть с делом Ширяева – Михайлова. Анатолий Сергеевич не исключал, что кто-то, наделенный большими полномочиями, может заинтересоваться и этим делом, едва ли не напрямую связанным с убийством Светы Михайловой, и именно по этой причине не допустить их слияния в одно. И вот тогда, исходя из версии, которую придумал Маргелов, проверяющий обязательно столкнется с явной фальсификацией. На данном этапе Волкову такой расклад был на руку. "Пусть думают, что городская прокуратура ручная. Пусть успокоятся". В случае же стопроцентного самоубийства Ширяевой, как выразился Василий, такого эффекта не добиться.

Прокурору нужна была свобода действий, и он ее получал. Взвалив на себя ответственность, он все отчетливее видел перед собой тыквы-гиганты, заполонившие всю дачу. Попрут из прокуратуры, как-то отрешенно подумал Анатолий Сергеевич.

– С моргом договорился? – спросил он.

– Да. Прозектор обещал подготовить труп какой-то неопознанной женщины. Распластает его, как положено...

– Можно без подробностей? – сморщился Волков. – Как себя чувствует Валентина?

– Покойница? Нормально. Долго жить будет. Говорит, правда, с трудом, глотает тяжело. Мало что помнит.

– Не сбежит она из-под опеки?

– Некуда ей бежать, Анатолий Сергеевич. Да и не сможет – слабая очень.

– И тем не менее еще раз проинструктируй охранников.

65

Одно за другим на Станислава Сергеевича обрушились два известия – хорошее и плохое. Прежде чем он узнал о смерти Мигунова, его оповестили о самоубийстве судьи, которое он принял как должное: он и она – каждый получил свое, противостояние закончено. А вот Иван Мигунов...

Когда в начале седьмого утра Станислав Сергеевич прибыл на место происшествия, Ивана грузили в "скорую". Врач – грузный мужчина лет пятидесяти с бородой-эспаньолкой, вздернув рукав халата, показывал на часы и недовольным голосом выговаривал оперативнику: вместо того чтобы возить трупы, он может помочь людям, которые действительно нуждаются в экстренной помощи. "У меня не труповозка в конце концов!" Затем, то ли успокаиваясь, то ли еще больше распаляясь, врач уселся в машину, и "скорая" уехала, увозя с собой и широко зевающего судебного медэксперта.

"Выполнил поручение, паскуда!" – недобрым словом помянул Мигунова Курлычкин.

Теперь от бригады наемников его отделяла брешь, которая разверзлась, подобно пропасти, вместе со смертью Ивана. И при всем желании он не мог преодолеть ее.

Односторонняя связь. Что может быть хуже? Слава богу, Курлычкин лично ничем не насолил этим людям. Они обезопасили себя – это их право. Они сами сделали первый шаг к прекращению отношений – и, пожалуй, стоит успокоиться.

Мигун, этот дуралей, конечно же, рассказал им обо всех выкрутасах судьи, не забыв сообщить о том, что ей помогал следователь прокуратуры. Убирать следователя – себе дороже, но вот предупредить и его, и главного "киевлянина" могли запросто. Что и сделали. Теперь лидеру "киевлян" стоило, как всегда, оставить свою "визитную карточку".

Ведущих следователей города и начальников следственных отделов бандиты знали в лицо. Курлычкину не стоило больших усилий выяснить местожительство Маргелова. К своему удивлению, пробежав глазами данные на следователя, он обнаружил, что является его соседом по "Дойчеаллее". Все-таки он помогал Ширяевой, подумал "киевлянин". Стало быть, помощников у судьи было как минимум двое, просто Максим не знал о втором, светиться которому не было смысла – и по долгу службы, и... по соседству. Что ж, тем больше у Курлычкина причин показать себя Маргелову из окна своего автомобиля.

Все вспомнилось ему. Сидя в машине возле подъезда Маргелова, Станислав Сергеевич представил себе свое перекошенное злобой лицо, когда бросил Ширяевой: "Ты еще пожалеешь об этом!" И даже перевыполнил план: судья пожалела дважды. В итоге Станислав Сергеевич продемонстрировал свою силу всем: и покойной Валентине, и усопшему Мигунову, и живому и здоровому Максиму.

А сейчас вдруг почувствовал: то ли сам отдалился от сына, то ли Максим сделал это. Чувствовалось в нем что-то неродное, когда ударил он Ширяеву; а ведь вроде бы правильно поступил, по-мужски. А потом обратная реакция: "Это правда, пап?" – слюни до пола. И какую оценку поставить сыну? Что, вывести среднеарифметическое? Но ведь получится что-то совсем обычное, которого в каждом доме, в каждой квартире навалом.

Все перемешалось в мыслях Курлычкина. Что за дерьмо в голове?.. Почему ушло беспокойство за сына? Ведь подумал о нем, поставив в ряд вместе с покойной Ширяевой, усопшим Мигуновым...