Один в чужом пространстве

— Шли-то за правое дело: помочь бедному народу стать на путь истинный. У них ведь там семьдесят шесть процентов не грамотных, знаешь? После Мали — самая безграмотная страна в мире…

«Опальный», — сказала о нем Валерия. Все равно что смутьян. За смуту там, надо полагать, по головке не гладили. Значит, все-таки выбросили?..»

— «Спецназ» лютовал. Любой лейтенант тебе в рожу мог плюнуть. А в случае чего — за «стволы» хватались, им все списывалось: неподсудными были…

Меня поразил не столько рассказ Хобота, в котором не было ничего сверхъестественного, сколько то, что немногословный, вечно недовольный чем-то, хладнокровный генерал-затворник вдруг разоткровенничался с незнакомым почти человеком, по возрасту годившимся ему в сыновья.

— Очень скоро мы поняли, что вляпались в дерьмо — вразумили нас, грамотных, афганцы. Словом, погрязли. Предала нас страна. Да и те, к кому шли на выручку, провожали не цветами…

«Значит, "выступил" Хоботов по возвращении оттуда? Или только готовит "выступление" сегодня в полдень возле самостийного универмага?..»

— Я уходил с первым полком, Герка должен был идти со вторым. Тихо было в приграничном районе — разрази меня гром! А «спецназовская» рота… — Хобот вдруг осекся и долго молчал, точно воспоминание о дальнейшем причиняло ему физическую боль. Так собирается с силами человек после ампутации перед тем, как впервые встать на протезы. — В общем, налетели «спецназовцы» на караван. Кололись они по-черному, гашиш курили, сволота, мародерством не брезговали, и напоролись… Караван-то мимо шел, в другом направлении. Ну, обстреляли, стали отступать и навели на Геркин полк. А он к тому часу один оставался в радиусе ста километров… Знал, что мы на родину идем, принял бой, не пустил…

Генерал изменился с того самого момента — это я заметил точно, — когда я опознал по фотографиям Слугу и Отставника. Поверить в то, что он испугался, было трудно, и все же ощущение такое у меня возникало. То ли сталкивался он со «спецназовцами» вкрутую, то ли в силу опыта знал, чем пахнут подобные стычки…

— Они сухими из воды вышли — ни одна б… не подсунула головы. А Герки нет… Эх, я виноват: не надо было его туда брать!

Я чувствовал, что, верный чекистской привычке, генерал чего-то не договаривает, и молча ждал финала. Однако, дойдя до того места, ради которого (а иначе зачем? Хобот был не из тех, кто раскрывает рот просто так) он решил поведать мне эту историю, он вдруг сник, задумался и, отхлебнув пару крупных глотков вина, неожиданно заключил:

— Ладно, разговорился я тут, знаешь…

Шел третий час ночи, но сна не было ни в одном из четырех глаз. Используя порыв его откровенности, я решил продлить беседу.

— Константин Андреевич, — закинул осторожно, — а почему не рассказать об этой «вишне» там… ну, вы знаете где?

Генерал удивленно посмотрел на меня.

— Не знаю…

— Как это?

С минуту он решал, стоит ли посвящать меня в «тайны мадридского двора», потом все же стал выдавливать по капле, размышляя вслух:

— Твои Холуй с Отставником при солидных должностях, у них свои осведомители. Это ведь только название у организации новое, а люди в основном те же… За такое короткое время под свежим окрасом масть не разглядеть.

— А куда эта «вишня» шла?

— Не важно… Сказал ведь тебе Корзун, где она используется. А то, что самонаводящиеся ракеты, напичканные ею, сбивали над Афганом наши самолеты, никого не интересовало. Для тех, кто ее продает, не существует понятий «свои» и «чужие» — шла бы валюта.

Какое-то время мы молчали.

— Ладно, — наконец сказал он. — Есть у меня пара надежных ребят, завтра помогут.

— Сегодня. — Что?

— Три уже, Константин Андреевич.

— А-а, ну да, сегодня… Давай-ка поговорим, как будем действовать…

Спать мы легли после того, как первые петухи провозгласили рассвет.

Проснулся я от собственного кашля. Острая боль под лопаткой мешала вскочить на ноги одним прыжком, как я привык это делать по утрам, сбрасывая остатки сна. В считанные секунды в сознании пронеслись события прошедшей ночи — и монолог генерала, и план предстоящей операции «Племянник», разработанный нами в общих чертах и оставлявший, к моему сожалению, слишком много мест для импровизации.

За окном светило солнце и, судя по будильнику, до встречи возле универмага оставалось полтора часа.

Свернув постель, я натянул джинсы и пошел умываться.

— Доброе утро, — поприветствовал Хобота, проходя через гостиную.

На нем были начищенные до блеска мокасины и светлые костюмные брюки (тщательно отутюженный пиджак висел на спинке венского стула), черная водолазка плотно облегала тренированное тело.

— Доброе, — ответил он сдержанно, рассовывая какую-то мелочь по карманам.