Читаем Один в Берлине полностью

Есть у нее и кое-что, чему она радуется изо дня в день: ежевечерние встречи с внештатным деревенским учителем. «Настоящего», штатного учителя Швоха, фанатичного партийца, мелкого трусливого брюзгу и доносчика, который сотни раз со слезами на глазах уверял, как он сожалеет, что ему нельзя на фронт, что по приказу фюрера он вынужден оставаться на своем деревенском посту, — «настоящего» учителя Швоха, невзирая на кучу медицинских справок, все-таки призвали в вермахт. С тех пор минуло почти полгода. Но для этого ретивого вояки путь на фронт явно сопряжен с большими трудностями: учитель Швох по сию пору сидит писарем в финчасти. Госпожа Швох довольно часто ездит к мужу, отвозит ему сало и ветчину, но он, поди, ест эти восхитительные разносолы не в одиночку: дело в шляпе, сообщила фрау Швох после последнего ветчинного вояжа, ее добрый Вальтер станет унтер-офицером. Унтер-офицером! А ведь согласно приказу фюрера очередные звания присваиваются только в боевых частях. Однако на пламенных партийцев с ветчиной и салом подобные приказы фюрера конечно же не распространяются.

Эве Клуге все это безразлично. С тех пор как вышла из партии, она точно знает, как обстоят дела. Само собой, она побывала в Берлине; когда вновь обрела необходимое душевное спокойствие, она поехала в Берлин и добровольно предстала перед партийным судом и почтовым ведомством. Неприятные дни, ох неприятные, на нее кричали, ей грозили, а во время пятидневного ареста даже один раз избили, она едва не угодила в концлагерь, но в конечном итоге была отпущена. Враг государства — придет день, и она на себе почувствует, чем это обернется.

От берлинской квартиры она отказалась. Многое пришлось продать, потому что в деревне ей предоставили одну-единственную комнату, зато теперь Эва Клуге живет одна. И работает теперь уже не на одного зятя, который с радостью платил бы ей только харчами, но не деньгами, пособляет по хозяйству всем, кому требуется помощь. Не только работает в поле и на усадьбе, но и за больными ухаживает, шьет, садовничает, стрижет овец. Руки у нее ловкие, любая работа кажется ей знакомой, она словно бы не осваивает новое дело, а просто вспоминает то, чем уже занималась в прошлом. Сельский труд у нее в крови.

Но эта скромная, мирная теперь жизнь, которую она создала себе посреди всеобщего крушения, осветилась подлинной радостью благодаря учителю Киншеперу, заменявшему Швоха. Это был высокий мужчина лет шестидесяти, чуть сутулый, с развевающимися седыми волосами и очень загорелым лицом, на котором смеялись молодые голубые глаза. Точно так же, как своими веселыми голубыми глазами Киншепер укротил детвору маленькой деревушки и увел за собой от палочной муштры предшественника в несколько более человечные палестины, точно так же, как ходил по крестьянским садам, освобождая одичавшие плодовые деревья от волчков и сухих веток, вырезая больные участки коры и замазывая их карболинеумом, — точно так же он залечил и Эвины раны, унял горечь, принес ее душе умиротворение.

Не то чтобы Киншепер много об этом рассуждал, речистостью он не отличался. Но когда приводил Эву к себе на пасеку и рассказывал о жизни пчел, которых страстно любил, когда вечерами гулял с нею в полях и показывал, как скверно засеян этот вот участок и как, приложив совсем немного труда, можно вновь сделать его урожайнее, когда помогал корове при отеле, когда без всяких просьб поднимал упавший забор, когда сидел за фисгармонией и негромко играл только для Эвы и для себя, когда все вокруг него казалось упорядоченным и умиротворенным, — от всего этого она испытывала куда большее успокоение, чем от любых утешительных слов. Вечер жизни во времена, полные ненависти, слез и крови, однако ж умиротворенный, дышащий миром.

Жена учителя Швоха, еще более ярая нацистка, чем ее воинственный муж, разумеется, сразу же возненавидела Киншепера и злобно норовила насолить ему буквально во всем. Ей надлежало обеспечивать мужнину заместителю кров и питание, и она обеспечивала, но так ловко все рассчитывала, что позавтракать перед уроками Киншеперу никогда не удавалось, еда его постоянно пригорала, а комната вечно оставалась неубрана.

Но против его веселого спокойствия она была бессильна. Могла сколько угодно кипятиться, бушевать, злобствовать, говорить о нем гадости, подслушивать под дверью классной комнаты, а потом строчить доносы в школьный совет — он неизменно разговаривал с ней как с невоспитанным ребенком, который когда-нибудь сам осознает свои провинности. В конце концов столоваться Киншепер стал у Эвы Клуге и перебрался от учительши в деревню, так что теперь злобная толстуха Швох могла воевать с ним только на расстоянии.

Перейти на страницу:

Похожие книги